Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет уж, — возмутился Паша, — я тебя с ними не оставлю! Ты, Светланка, будешь со мной. Вдвоем со мной, пока… пока нас не разлучат…
Сначала следовало приготовить для Светы место, чтобы ей хорошо было. Два сохранившихся кресла напротив, где сидел фээсбэшник, вполне подходили — близко, удобно. Вот только длинные Светины ноги не вместятся, повиснут. Паша на секунду замешкался, но быстро отыскал нужное решение. В конце концов, почему он обязательно должен ютиться через проход от нее, во всех отношениях выгодней находиться рядышком. Особенно, если ночевать тут придется. Ночью-то сам извелся, не знал, куда затекшие ноги девать.
Повкалывать пришлось изрядно, намучился, выкорчевывая спинки кресел, разделявшие с ним Свету. Зато результатами своей работы Паша остался доволен. Получилось неплохо: два; друг за дружкой, поперек всего салона, лежака — в проходе вровень с сиденьями подставил чемоданы — аккуратно застелил бежевыми шторами. Свете наверняка понравится. Перед тем, как отправиться за ней, Паша придирчиво оглядел себя — и весьма кстати. Хорош бы он был, представ перед девушкой в свисавшем из-под куртки долгополом женском халате! Привел себя в надлежащий вид, пристроив халат на багажную полку, и направился к разгораживавшей самолет завесе.
Она, к счастью, лежала первой в веренице на полу, не надо было трогать остальных. В последний миг Паша оробел. Долго стоял над ней, пристально, во всех подробностях разглядывал. Густые светлые волосы, матово чистое сероглазое лицо, округлые груди под белой блузкой, пальцы, ногти, балетные ноги в тонких белых колготках. Наконец решился, присел, осторожно подхватил ее под плечи и коленки, выпрямился. Хрупкая, вроде бы, Света оказалась неожиданно тяжелой, запыхался, донеся ее до приготовленной для нее постели. Старался положить бережно, мягко, но не сумел — тело ее глухо шмякнулось на покрытые шторой сиденья. И от этого неживого, потустороннего звука еще сильней разболелась голова…
Света лежала на спине, вытянувшись во весь рост, руки вдоль тела. Паша сидел над ней, ссутулясь, упираясь коленями в упругую перекладину между ними, тихонько говорил. Длилось это уже довольно долго, не менее часа. Рассказывал, как заблудился, погибал в тайге, об упавшем, когда прощался уже с жизнью, самолете. Подробно рассказывал, ничего стараясь не упустить. И не только потому, что появилась возможность хоть кому-то высказаться, выплеснуться, пусть даже человеку, который не может ни понять, ни посочувствовать. Более всего значило сейчас, что человеком этим была она. Света, прекрасная, недостижимая, как самая далекая звезда. Впрочем, он уже давно, после нескольких первых минут, как-то позабыл вдруг о необычности своей собеседницы. Увлекся настолько, что не раз о чем-нибудь ее спрашивал или требовал подтверждения своим словам. Об одном лишь Паша умолчал — как и о чем беседовал с ней и Русланом-Славкой. Не рискнул этого коснуться. Но коснулся ненароком другого…
— Ты понимаешь. Светик, до чего все чудовищно совпало? Я, получается, выжил благодаря тому, что погибло столько людей. И ты погибла. Подлей всего, что ты тоже, понимаешь?..
Очевидная мысль эта, как-то не приходившая раньше в голову, потрясла Пашу. Он ахнул, закрыл руками лицо, затрясся в беззвучных рыданиях. И чем больше старался сдержаться, не выставляться перед Светой истеричным хлюпиком, тем сильней его разбирало.
— Не надо, Пашенька, успокойся. — Ласковый голос ее разительно отличался от прежнего — тягучего, насмешливого.
Паша в одно мгновение затих, уронил руки, панически уставился на нее. Светино лицо оставалось недвижимым, светлые глаза так же безжизненно смотрели в потолок. Прошла минута, вторая — ничего не менялось.
— Я тебя слышал, — неуверенно произнес Паша. Собрался с духом, прибавил: — Я ведь тебя и раньше слышал… И видел… Не такую… И Славку… Руслана Магомедовича Хугаева…
Света молчала.
— Ладно, не отвечай, — придумал Паша. — Я буду считать, что мне показалось. Или… — не сразу сумел сказать, — или не буду. Как тебе больше нравится. — И вдруг пожаловался: — Знаешь, у меня так голова болит… Грызет и грызет что-то, словно крыса какая-то залезла туда…
— Анальгинчика бы тебе, — посоветовал Славка. — Или панадольчика. Хорошо поискать, у кого-нибудь в вещах найдется.
— Ты где? — заворочал шеей Паша. — Где ты? Выходи, зачем прячешься?
— Да не прячусь я, — хохотнул Славка. — Делать мне, что ли, больше нечего? Пожалел тебя просто, не чужие. Одной, можно сказать, веревочкой мы теперь связаны. Неужели еще не понял?
— И с ней тоже? — Паша указал подбородком на Свету. Опережая Славкин ответ, выпалил: — Только пусть она сама скажет!
— Скажет, скажет, — хмыкнул Славка. — Не гони лошадей. Ты вот что, дружок, — брезгуешь в чужом барахле копаться, глотни маленько из фляжечки своей да полежи немного, расслабься, с головой полегчает…
Света молчала.
Паша, ни слова больше не сказав, поднялся, достал флягу, сделал, морщась, четыре муторных глотка. «Занюхал» по-бродяжьи рукавом, вернулся на свое ложе, улегся бочком напротив Светы, голова к голове. И долго, неотрывно глядел на ее чуть курносый застывший профиль. Славка не обманул, боль на самом деле почти отступила, напоминала лишь о себе тяжестью в затылке.
— Светик, — прошептал Паша, — я тебя люблю.
— Спи, дурачок мой, — усмехнулась она.
Контуры ее покачивались, расплывались.
— Не засну, пока не скажешь, что тоже меня любишь, — засветился Паша, очарованный этим ее волшебным «мой» после «дурачка».
Чей голос ответил ему «не гони лошадей», Светин или Славкин, Паша уже не разобрал.
Он так и не понял, спал или не спал, надолго ли провалился. Тонкий Светин профиль все так же гипсово белел в полуметре от него.
— Светик, — повторил он, — я тебя люблю.
На этот раз дожидаться ее ответа не стал. Поспешно, путаясь в словах, взялся убеждать ее, что совершенно ему безразлично, какая она, пусть ее это не тревожит. Все равно лучше, дороже ему не найти, да и не хочет, не будет он искать. А она ни секунды не пожалеет, что выбрала его, он в лепешку разобьется, но докажет. И пусть она не считает его выпивохой, несущим всякую околесицу, он, если честно, вообще непьющий, это он от холода спасается. И на Москве свет клином не сошелся — если она захочет, переберется в Красноярск или куда она пожелает, он хороший журналист, за него любая газета ухватится…
И все-таки добился своего — Света оттаяла, разулыбалась:
— Хвастунишка ты. Паша! И заносит тебя, однако! Можно подумать, жениться на мне собираешься!
— Я тебя люблю, — в третий раз признался Паша. — Не веришь? Нет? Ежели ты согласна, мы прямо здесь, сейчас… нашу свадьбу…
— Столы расставим, гостей созовем! — зашлась она смехом.
— Да! — вскочил Паша. — И столы, и
