Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Делль Виктор Викторович

— Шнеллер, доннерветтер! Шнеллер, швайне!.. — кричит офицер в черном мундире, выскочивший на тротуар.

Он стоит рядом с воротами, ведущими на виллу. Они наглухо закрыты. Особняк кажется вымершим. Но это только кажется. Если бы офицер поднял голову и посмотрел на балкон виллы, заплетенный зеленью, он увидел бы вооруженных людей.

Мажордом Владимир Серебряков, краснодеревщик Бокка, Стефан, надевший на всякий случай эсэсовский мундир, Бальдо и Анна Каролини, покинувшие свою тратторию в связи с большими событиями, и другие подпольщики внимательно следят за происходящим.

Опанасенко, стоящий рядом с Серебряковым, тихо шепчет:

— Эх, если бы сейчас разрешили…

— Что разрешили?

— Да подбросить им «помидор». Вот паника поднялась бы!

«Помидоры» — итальянские гранаты с длинными ручками, прозванные так за красный цвет, в который покрашены, лежат в ящике, стоящем в углу балкона. Да, конечно, было бы неплохо устроить сейчас побоище убегающим немцам, но нельзя…

…Командование итальянского Сопротивления подготовило план вооруженного восстания в Риме. Немалая роль в нем отводилась и «русскому подполью». Полковник Молинари приказал Серебрякову привести свою группу в боевую готовность. Однако за неделю до прихода союзников в Рим случилось неожиданное. В одну из ночей на виллу пришел сам Молинари.

— Владимиро, в римские дела вмешался Ватикан. Между командованием союзников и Кессельрингом заключено соглашение. Немцы обязуются оставить Рим без боя, но с условием, что при отходе немецких частей из города не будет произведено ни одного выстрела в немецких солдат. В противном случае немцы будут рассматривать каждый дом, каждый дворец как укрепленный пункт и превратят город в руины, подобные Колизею или Форуму… Владимиро, помни, за каждый шальной выстрел будем отвечать мы, коммунисты, потому что мы стоим во главе Сопротивления. Я знаю горячие головы твоих парней, и поэтому я особенно прошу тебя принять все меры к тому, чтобы за руины города не отвечали мы. Ясно? Я уверен, что ты выполнишь этот наш наказ.

Серебряков взял за руку Опанасенко:

— Михаил, нельзя угощать «помидорами». Лучше пойди-ка в подвал и поищи какую-нибудь красную портьеру или скатерть. Флаг к утру сделать надо. Иди, милый, иди…

В ночь на 4 июня 1944 года римские улицы были необычно пустынны. Стояла удивительная тишина. Прекратились канонада, бушевавшая на подступах к Риму, окрики патрульных, шарканье отступающих сапог. Все обитатели виллы собрались на верхней веранде дома. Здесь тоже царило молчание. Только вспыхивали красные огоньки сигарет. Вдруг издалека донесся неясный шум моторов, потом все сильнее и сильнее… В Рим входили танки. И прежде чем союзники успели поднять свои флаги над Римом, над «азиатской» виллой взвилось красное знамя…

Утром следующего дня по Вечному городу разнеслась весть: «Русские в Риме». Русские? Да. Идите на Номентану к вилле и увидите. Действительно, над виллой бывшего азиатского консула развевалось огромное красное полотнище. На балконе выстроились все подпольщики, а внизу шумела ликующая толпа римлян. Потом были объятия, поцелуи, песни. Пели партизанскую «Бандьеру росса» и «Катюшу» — сразу на итальянском и русском языках.

На третий день после освобождения Рима римляне снова услышали советские песни на улицах столицы. С песнями через весь город строем с красными повязками на рукавах и с развернутым красным знаменем советские партизаны направлялись в резиденцию папы римского — Ватикан. Папа Пий XII, устраивая прием в честь союзных войск, пригласил на аудиенцию и русских партизан как представителей Советской Армии. Что ж, святой престол приспосабливался…

Если немцам удалось без выстрелов уйти из Рима, то на дорогах у Монтеротондо их покой был основательно нарушен. К отряду Андрея Тряскина подошла часть партизан во главе с Михаилом Опанасенко. Объединившись с итальянскими бойцами, они атаковали и здорово потрепали отступавшего врага. Более сотни убитых и 250 пленных не досчитались гитлеровцы. Раньше чем подошли союзники, Монтеротондо был освобожден от немцев. Над городской управой, в которой до этого находились оккупанты и из которой бежала первая группа Опанасенко, взвились красный и трехцветный итальянский флаги. Потом Опанасенко, Андрей Тряскин и их боевые товарищи вернулись в Рим и вместе с подпольщиками русскими и итальянскими радостно отпраздновали победу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Когда в Рим приехали первые представители Советской власти и посольства, в саду «азиатской» виллы выстроились 182 человека, освобожденные подпольщиками из плена, и все они, сев в машины, начали отсюда свой путь на родину…

* * *

Нет мест печальнее на земле, чем кладбища. Наверное, потому, что здесь пересыхают ручейки человеческих жизней и находится та последняя остановка, после которой не бывает уже ничего. Ничего, кроме истории. Пройдите по любому городу мертвых, и эпитафии поведают о том, чего хотели и что сделали ушедшие из мира сего…

По безлюдной аллее небольшого римского кладбища Тестаччио, где похоронено много разных знаменитостей, медленно шли двое. Припекало солнце, накаленные им пинии источали терпкий аромат.

Марио Мольтони нес букет белых астр, Стефан Непомнящий — красные розы.

Марио первым нарушил молчание:

— Так, значит, сам святейший вас благословил?

— Да, понимаешь, благословил. Когда стало известно, что папа Пий XII изъявил желание познакомиться с советскими партизанами, я пришел на виллу и спросил у наших: «Ребята, хотите на папу посмотреть?» Кое-кто отказался, но большинство согласились. Как же, побывать в Риме и на папу не посмотреть? Когда все собрались, он вышел в зал. «Веруете ли вы?» — обратился папа к одному из наших. «Нет, товарищ папа!» — ответил тот. Я так и перевел: «Нет, компаньо папа…».

Они переглянулись. Потом замолчали надолго.

Они не могли говорить о той, к которой шли, — это было тяжело обоим.

— Знаешь, Стефано, кто здесь похоронен? — Марио кивнул в сторону скромной белой плиты направо от аллеи.

— Нет. А кто?

— Здесь покоится английский поэт Шелли. Видишь, на могиле выбиты стихи. Выбрал их Байрон. Он же и памятник поставил. Они очень дружили. А немножко подальше — другой известный монумент. Когда в Риме умер сын Гёте, то друзья не знали, что ему написать на надгробии. Был он человеком, не блиставшим никакими талантами. Думали, думали и, не найдя ничего путного, высекли на камне: «Здесь покоится прах сына Гёте».

…И опять молчание. Около самой ограды свежий холмик. Цветы, венки, завядшие и свежие. Маленькая мраморная плита. «Людмила Южина. Родилась… Трагически погибла… Мир праху твоему».

Они подошли. Положили цветы.

Постояли молча и двинулись обратно, к выходу.

— Ты останешься в Риме, Марио?

— Вероятно, да.

— Когда будешь приходить на могилу, не забудь положить один цветок ей и от меня.

— Конечно. А ты уезжаешь?

— Да, Марио. Война еще не кончилась, и я не нашел Петера Коха… Все думаю: что же скажут о нас далекие потомки, которые будут читать когда-нибудь и наши эпитафии?

— Хорошее скажут…

— Может быть, может быть… Во всяком случае, «сыновьями Гёте» они нас не назовут…

Данил КОРЕЦКИЙ

ЗАДЕРЖАНИЕ

Глава первая

К окраине городские огни редели, в районе аэропорта от сплошной электрической россыпи оставались отдельные, беспорядочно разбросанные на темном фоне светляки; тем отчетливей выделялась параллельная курсу взлетающих самолетов цепочка ртутных светильников над Восточным шоссе, которая пронизывала широкое кольцо зеленой зоны и обрывалась перед традиционным жестяным плакатом "Счастливого пути! ".

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Здесь покидающие Тиходонск машины врубали дальний свет и на разрешенных сорока прокатывались мимо стационарного поста ГАИ, чтобы, оказавшись в черном желобе отороченной лесополосами трассы, ввинтиться наконец с привычной скоростью в упругий душный воздух.