Джузеппе Гарибальди. Мемуары - Джузеппе Гарибальди

Мы двинулись в путь, и счастье вновь оказалось на стороне права и справедливости. Ветер и море благоприятствовали нашим пароходам. Погода была как и при первом переезде через пролив в 1860 г., дул слабый ветер у Фаро и на наше счастье море не волновалось. На рассвете мы удачно подошли к побережью Мелито, где высадили всех.

Как и в 1860 г., мы двинулись вдоль берега к мысу Дель-Арма, по направлению к Реджо. Тогда нашими противниками были бурбонцы, и мы их искали, чтобы разгромить. Теперь перед нами стояла итальянская армия, столкновения с которой мы любой ценой старались избежать, меж тем как она стремилась во что бы то ни стало нас уничтожить. Первые враждебные действия против нас открыл итальянский броненосец, который шел вдоль побережья курсом, параллельным нашему направлению, и дал по нашему отряду несколько артиллерийских залпов, что принудило нас увести бойцов в глубь страны, укрыв их от обстрела.

Несколько отрядов правительственных войск, высланных из Реджо, имея явно враждебные нам приказы, напали на наш авангард; напрасно мы убеждали их, что не собираемся сражаться с ними, все было напрасно: они требовали одного — чтобы мы сдались. И так как мы, естественно, были далеки от этого, то нам пришлось уйти от братоубийственной бойни. Учитывая создавшееся положение и чтобы избежать бессмысленного кровопролития, я приказал свернуть вправо и пойти по дороге к Аспромонте. Эта враждебность к нам со стороны итальянской армии привела к тому, что население, естественно, оказалось запуганным, что в свою очередь крайне затруднило нам получение продовольствия. Мои бедные волонтеры терпели недостаток во всем, даже в самом необходимом, а когда нам и удавалось чудом повстречать пастуха со стадом, так он даже не желал с нами разговаривать, сторонясь, будто мы настоящие разбойники. Словом, нас считали преданными анафеме и объявленными вне закона; клерикалам и реакционерам нетрудно было убедить в этом этих славных, но невежественных людей. Но ведь мы были теми же людьми, что и в 1860 г., а наша цель была столь же возвышенной, как и тогда. Конечно, нам теперь меньше благоволила фортуна, и не впервые видел я, как население Италии безразлично и равнодушно относится к тем, кто добивался его освобождения. Только не Сицилия. Я должен признать, что ее благородный народ был столь же полон энтузиазма в 1862 г., как и в прежние дни. Этот народ дал нам лучшую часть своей молодежи, а среди пожилых людей — достопочтенного барона Авиццани ди Кастроджованни, который переносил невзгоды и тяжелые лишения похода как юноша. А лишений и трудностей, увы, было множество. Я сам страдал от голода и прекрасно понимаю, что многие мои соратники еще пуще меня терпели голод. Наконец, после ужасных переходов по почти непроходимым тропинкам, заря 29 августа 1862 г. застала нас усталыми и голодными на плато Аспромонте. Нашим единственным питанием был в небольшом количестве незрелый картофель, собранный нами. Вначале мы ели картофель в сыром виде, а затем, утолив первый приступ голода, мы уже стали его поджаривать. Тут я хочу воздать должное славным горцам этой части Калабрии. Тропинки в этих местах трудно проходимы и вообще связь держать нелегко; поэтому горцы не сразу появились у нас, но после полудня местные благородные жители пришли с богатыми запасами фруктов, хлеба и разным продовольствием. Однако надвигавшаяся катастрофа лишила нас возможности долго пользоваться таким расположением. Около трех часов пополудни, на расстоянии нескольких миль от нас, с запада показался авангард колонны Паллавичини, посланный нас атаковать. Считая, что ровная местность, где мы только что отдыхали, — позиция слишком невыгодная и нас легко окружить, я приказал перейти на новую позицию в гористой части. Мы заняли великолепнейший сосновый лес, увенчивающий Аспромонте, и расположились лицом к наступающим, а спиной к лесу.

Правда, еще в 1860 г. нам угрожала атака пьемонтских войск и лишь большая любовь к отечеству помогла избежать братоубийственной войны. Однако в 1862 г. итальянская армия, будучи значительно сильнее прежней (а мы гораздо слабее), решила с нами покончить и устремилась на нас с такой яростью, словно на разбойников, а может даже с большей охотой. Не прибегая к каким-либо попыткам вступить в переговоры с нами, наши противники обрушились на нас с необыкновенной дерзостью. Таков был, разумеется, полученный ими приказ: нас надо уничтожить, а поскольку начальство, видимо, опасалось, что сыны одной и той же родины могут проявить нерешительность, то приказ предусматривал молниеносное наступление, чтобы не дать времени для размышлений.

Ранение Гарибальди на горе Аспромонте. Литография 60-х годов XIX в.

Подойдя к нам на расстояние выстрела, отряд Паллавичини развернул свою атакующую цепь и решительно двинулся на нас. Началась обычная «стрельба на ходу», метод, применявшийся и бурбонцами, недостатки которого я описал выше.

Мы не отвечали на стрельбу. Как ужасен был для меня этот миг! Мне предстояло решить: сдаться как овцы, бросив оружие, или обагрить себя братской кровью. Таких терзаний не знали, конечно, солдаты монархии, или, вернее, их командиры. Может они рассчитывали на мой ужас перед гражданской войной? Может это и было так, ибо уверенность, с которой они действительно продвигались вперед, делала такое предположение вполне допустимым.

Я приказал не стрелять и этому повиновались все, за исключением некоторых горячих голов — юношей с правого фланга, под командованием Менотти[363], которые, видя наглое наступление, начали стрелять, перешли в атаку и отбросили самоуверенного врага. Наша позиция на вершине, позади которой находился лес, была такова, что ее мог оборонять один против десяти наступающих. Но к чему все это? Раз мы не защищались — было ясно, что враг вскоре нас настигнет. И как это почти всегда бывает, атака становится тем безудержнее, чем меньше сопротивления оказывает атакуемый. Огонь наступавших на нас берсальеров, к несчастью, все более учащался и я, находившийся между двумя цепями, чтобы не допустить кровопролития, был «вознагражден» за это двумя пулями — одной в левое бедро, другой в лодыжку правой ноги.

Одновременно был ранен и Менотти. Приказ не стрелять заставил почти всех наших отступить в лес; около меня остались все мои доблестные офицеры, в том числе уважаемые наши хирурги Рипари, Базиле и Альбанезе, неустанные заботы которых спасли мне, конечно, жизнь.

Мне противно рассказывать о подлых делах! Но столько мерзости проявили тогда мои современники, что это может вызвать отвращение даже у завсегдатаев клоак. Чего только не было: одни при известии о моем ранении радостно потирали себе руки, ибо считали, что мне нанесли смертельные раны; другие отрекались от дружбы со мной, а третьи клялись, что заблуждались, когда восхваляли кое-какие мои заслуги. Но к чести человеческого рода должен признать, что были и славные люди, которые с чисто материнской заботливостью ухаживали за мной, с сыновней любовью оберегали меня. Первым в памяти встает мой дорогой Ченчо Каттабене, преждевременно отнятый у Италии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});