Другая страна - Джеймс Болдуин

– Да, – медленно произнес он. – Думаю, что понимаю.

Они посмотрели друг другу в глаза. Ида опустила голову.

– Знаешь, мне кажется, – сказала она, растягивая слова, – что тебе все и так было известно.

Он промолчал. Она повторила тихим голосом:

– Скажи, известно?

– Ты сама говорила, что между вами ничего нет, – ответил он.

– И ты поверил?

– Я… я заставлял себя поверить.

– Почему?

Он снова промолчал.

– Потому что боялся?

– Да, – наконец подтвердил он. – Боялся.

– Тебе легче смириться, чем постараться помешать?

– Да.

– Почему?

Глаза ее пытали его. Теперь пришлось опустить голову ему.

– Иногда я просто ненавижу тебя, – сказала Ида, – за то, что ты не хочешь видеть того, что происходит со мной.

– Я старался делать то, чего ты, по моему разумению, хотела! Потому что боялся, как бы ты не бросила меня, ведь ты грозила мне этим! – Вивальдо встал со стула и побрел на кухню, засунув руки в карманы, в глазах его стояли слезы. – Думал постоянно об этом, мучился, но старался гнать от себя такие мысли. Ты ведь все время повторяла, что я должен верить тебе, разве не помнишь?

Он смотрел на нее с ненавистью, но она казалась недосягаемой для его гнева.

– Помню. Но ты и не думал доверять мне. Ты просто уступил, принял правила игры и притворялся, что веришь мне.

– А как бы ты поступила, если бы я припер тебя к стенке?

– Не знаю. Но если бы ты решился встретить ситуацию лицом к лицу, мне тоже пришлось бы играть честно. А так – ты притворялся, и я – тоже. Я не виню тебя. Просто говорю как есть. – Она взглянула на него. – Я понимала, что так может продолжаться сколько угодно, – ее губы устало искривились. – Я добилась своего и вертела тобой как хотела… Наконец-то отомстила. Но мстить-то я собиралась вовсе не тебе. Не тебя мне надлежало сокрушить.

– Тогда Эллиса?

Вздохнув, она подперла щеку рукой.

– Не знаю, право. Даже не понимаю, о чем я думала. Иногда, расставшись с Эллисом, я возвращалась сюда, где меня ждал ты… ну прямо как собака или кошка, думала я. Подойдя к дому, я боялась застать тебя здесь – и боялась не застать, боялась, что ты спросишь, по-настоящему спросишь, где я была, – и боялась, что не задашь такого вопроса. Иногда ты пытался завести разговор на эту тему, но я всегда могла остановить тебя, я понимала по твоим глазам, когда ты испуган. Ненавидела всей душой этот твой взгляд, и себя ненавидела, и тебя. Я догадывалась, как белые мужчины приобретают такой взгляд – столько раз ощущала его на себе… Кто-то здорово приложил их в прошлом. И вот теперь я сделала то же самое с тобой. Особенно тяжело мне было, когда ты обнимал меня. – Она замолчала, сделала глоток из стакана и поставила его снова на стол. – Эллиса я физически просто не выносила. Ты даже представить себе не можешь, каково это – лежать под мужчиной, если его тело тебе отвратительно. А теперь, после тебя, все стало еще хуже. Прежде, бывало, я оставалась совершенно равнодушной, когда они извивались и урчали от удовольствия, и, боже, до чего они важничали, эти потные трусливые свиньи, до чего нос задирали, будто чудеса творили своей жалкой фитюлькой, и, наверное, действительно творили – на своем убогом уровне, а мне было наплевать, только хотелось, чтобы они пали как можно ниже. Как же, я все узнала о белых, узнала, на что они похожи, когда остаются одни или в присутствии чернокожей девушки, а та, конечно, в счет не идет. Ведь они знают, что они белые и, следовательно, правят миром. Но в этот раз все было по-другому – иногда, когда Эллис прикасался ко мне, казалось, что меня вот-вот вырвет, и я с трудом сдерживала крик. Когда он был со мной, меня преследовало ощущение, что меня накачивают… даже не знаю чем, не ядом, а какой-то дрянью, отбросами, всякой мерзостью, которую я никогда не сумею исторгнуть из себя, никогда не расстанусь с этой грязью. А иногда… иногда… иногда… – Она закрыла лицо руками, слезы ручьем лились по ее лицу, капали на рубиновое колечко. Вивальдо словно окаменел. – Боже мой! Какие ужасные вещи я делала… О, Боже! Иногда. А потом шла домой к тебе. Провожая меня, он всегда улыбался, особой улыбочкой, я много раз видела ее на его лице, когда ему удавалось кого-нибудь облапошить, а тот, бедняга, еще этого не знал. Он не может удержаться, так уж он устроен и, улыбаясь, как бы говорит: «Теперь, когда ты мне уже не нужна, иди развлекись с Вивальдо. Передай ему привет от меня». И как все же странно – я не могла ненавидеть его. Понимала, что он делает, а ненавидеть не могла. Мне было интересно, как это бывает, когда человек не испытывает никаких чувств, а просто говорит себе: а вот сейчас сделаем это, а теперь – то, сейчас поем, потом трахнусь, а потом уж пойду. И так всю жизнь. Расставшись с ним, я приходила домой и смотрела тебе в глаза. Но я приносила с собой и его. Каждый раз возвращалась к тебе грязная, а ты как будто отмывал меня. Но в душе я знала, что тебе не удастся отмыть меня до конца, как бы мы ни старались. Но его я все равно не ненавидела. А ненавидела тебя. И себя.

– Но почему ты не прекратила все это, Ида? Ты могла, ты не должна была продолжать.

– Прекратить – и что дальше? Прекратить – и куда деваться? Нет, говорила я себе, решилась на это, так терпи – закрой глаза, сожми крепче зубы и терпи. В конце тебя ждет вознаграждение. Поэтому я и работаю так упорно. Чтобы стать свободной.

– А как же я? Как же мы?

Она взглянула на него, горько усмехнувшись.

– Как же мы? Я надеялась, что все выдержу, а потом посмотрим. Но прошлым вечером случилась одна вещь, я поняла, что больше не выдержу. Мы сидели в «Маленьком Раю»…

– Прошлым вечером? Ты и Эллис?

– Да. И Кэсс.

– Кэсс?

– Я пригласила ее с собой.

– Вы уехали вместе?

– Нет.

– Вот почему она явилась домой так поздно. – Вивальдо посмотрел на нее. – Значит, только к лучшему, что я не вернулся сегодня ночью домой, правда ведь?

– А что изменилось бы? – сказала Ида сквозь слезы. – Ну пришел бы, посидел чуток за машинкой, послушал музыку, а потом все равно пошел бы куда-нибудь и надрался. К тому времени, когда вернулась я, безразлично, когда бы это случилось, ты поверил бы любой лжи, боясь правды.

– Ну и дрянь же ты, – сказал он.

– Да, – согласилась она с каким-то убийственным равнодушием, – я знаю. – Она закурила. Ее рука, державшая спичку, дрожала. –