Русская трагедия - Александр Зиновьев

– Как обстоит дело в этом отношении в нашу эпоху?

– В нашу эпоху возникли средства и способы формирования сознания людей и манипулирования ими путем воздействия на их сознание гораздо более мощные, чем идеологические, – неидеологические, антиидеологические и сверхидеологические. Наступила эпоха сверхидеологии.

–А смогли бы вы создать учение, превосходящее марксизм и западную идеологию по интеллектуальному уровню, по степени научности и по степени адекватности нынешнему состоянию человечества?

– Что касается степени научности и интеллектуального уровня, я такое учение создал, в чем вы сами могли убедиться неоднократно. Но именно это есть основное препятствие на пути превращения его в действенную идеологию. Что Вы имеете в виду, говоря об адекватности?

– Выражение интересов людей, общественных потребностей. Воздействие на умы. Влияние на ход истории.

– Первые два качества, о которых я говорил, исключают это. Сейчас с этой точки зрения более адекватной эпохе является интеллектуальная деградация идеологии. Теперь даже марксизм выглядит чрезмерно умным.

Российская идеологическая помойка

– Как вы оцениваете состояние нынешней России в идеологическом аспекте?

– Вы же сами можете постоянно и повсюду наблюдать неудержимый процесс деградации России в этом аспекте. Резкое занижение образования для широких слоев населения. Миллионы детей, не посещающих школу и остающихся безграмотными. Изо дня в день педантичная проповедь религиозного мракобесия. Православие настырно пробивается на роль государственной идеологии. И власть это поощряет. Моральный уровень населения от этого не повышается, а оглупление усиливается. Сектантство. Мракобесие, исходящее с высот науки. Худшие явления западной идеологии, мощным потоком устремившиеся в Россию. Неудержимая фальсификация истории и настоящего. Крах системы ценностей прошлых поколений. Одним словом – идеологическая помойка, клоака, мусорная свалка. И никаких возможностей для просвещения масс.

Изначальное противоречие

– Был ли советский (русский) коммунизм изначально обречен на гибель? – спрашиваю я.

– Слово «обречен» неопределенно, – говорит Критик. – философски рассуждая, все, возникшее во времени, погибнет со временем. Вы, надо полагать, имеете в виду определенную ситуацию, а именно такую: русский коммунизм погиб, была ли эта гибель предопределена заранее?

– Да. Многие считают, что была.

– Это есть лишь мнение, а не доказуемое утверждение. Гибель нашего коммунизма не есть доказательство и даже просто подтверждение его. Но были изначально факторы, позволявшие высказывать такое предположение.

– Например!

– Например, перевес сил врагов коммунистической России. После Второй мировой войны это преимущество Запада несколько покачнулось, но не исчезло. Более серьезный фактор – внутреннее расслоение населения, которое было неизбежно в силу социальных законов. Оно пришло в вопиющее противоречие с идеологией коммунизма. Я имею в виду идеи равенства, бесклассовости, справедливости и т.д. Высшие (привилегированные) слои по своему положению стали антикоммунистическими, а низшие утратили веру в коммунизм. В стране созрели враги коммунизма, а защитников его не нашлось.

– А был ли возможен коммунизм без коммунистической идеологии?

– Тогда это было бы нечто подобное коммунизму, но не коммунизм.

– Могло ли это подобие коммунизма выжить?

– Бессмысленно гадать. Скорее всего Россию разгромили бы раньше, чем это случилось теперь.

– Неужели идеология играет такую огромную роль?!

– Мы говорим о конкретном случае русского коммунизма, а не вообще. Этот случай был единственный. Думаю – уникальный. И он в себе заключал изначальное противоречие между идеологией, без которой он был невозможен, и действием объективных социальных законов, которое лишало идеологию действенной силы.

– Когда вы это заметили?

– Еще в юности.

– Можно ли было это противоречие сгладить?

– Советская идеология всячески маскировала его.

– Что не отменяло его.

– Конечно. Был мыслим другой путь: научное понимание коммунизма и политическая стратегия власти, направленная на ограничение неравенства и привилегий.

– Но это оказалось практически неосуществимым.

– Попытки были, но очень слабые.

Новая утопия

– Оглядываясь назад, – говорит Критик, – я удивляюсь тому, как прошла моя жизнь. Как будто судьба специально избрала меня для того, чтобы стать объективным исследователем реального советского коммунизма, его критиком и защитником, свидетелем и исследователем его гибели. Родившись в самой глуши России, я оказался в Москве на высотах современной науки и культуры, а затем – в столицах и центрах науки, культуры и социальной жизни западного мира. Я болел многими болезнями, от которых обычно умирали другие, но даже не обращался к врачам. Меня должны были расстрелять в 1939 году, не раз должны были убить в войну 1941—1945 годов, должны были репрессировать в послевоенные годы. А я каким-то чудом уцелел. Я не раз опускался на самое дно общества, но как-то выкарабкивался. На моем пути возникали многочисленные соблазны, перед которыми не устоял никто из тех, с кем пересекался мой жизненный путь. А я как-то избежал их. И при всех перипетиях жизни Судьба выводила меня на дорогу, предопределенную мне изначально, и неумолимо диктовала мне свою волю: иди, беги, ползи, карабкайся! Эта дорога – познание реального коммунизма. Но познание не просто в качестве академического научного сотрудника Судьбы, а в качестве живого и активного участника трагедии России и русского народа.

– Каким образом?

– Познание реального коммунизма в России означало познание, переживание и критику его отрицательных явлений. Эта критика невольно переходила в критику коммунизма вообще, а в конкретных условиях тех лет – в борьбу против него. Запад, который всегда был враждебен России и советскому коммунизму, сразу после Второй мировой войны развязал холодную войну против Советского Союза, начав «крестовый поход» против советского коммунизма. Я невольно оказался вовлеченным в этот поход.

– Как это произошло конкретно?

– Я совершил ошибку в оценке диссидентского движения и эмигрантской волны. Мои собственные умонастроения, моя идейная и психологическая направленность и система моего поведения были целиком и полностью порождены внутренними условиями советского общества, как общества коммунистического, и моей личной судьбой, как русского человека из самых низов, которые несли на себе самый тяжелый груз советского периода. Я не знал, что диссидентство и эмигрантская волна были порождены Западом, поддерживались Западом, были западным орудием холодной войны. Я распространил на них то, чем объяснялось мое собственное состояние. К тому же я надеялся использовать их как средство высказать мое понимание коммунизма. Отчасти мне это удалось. Но в большей мере меня самого использовали как средство борьбы против коммунизма.

– Когда вы это поняли?

– Когда появился Горбачев на вершине советской власти. Тогда я понял, чем антикоммунистический «крестовый поход» угрожал России и русскому народу. Я понял, чем на самом деле был для меня советский (русский) коммунизм. И моя Судьба властно приказала мне стать защитником другой стороны коммунизма – позитивной, вернее – защитником истины о коммунизме с позитивной стороны, а также исследователем тех последствий, к каким вел крах советского коммунизма. И опять-таки не просто в качестве некоего безразличного наблюдателя и понимателя хода событий, а в качестве живого их участника и переживателя. Гибель российского коммунизма, неразрывно связанная с гибелью России и русского народа, стала моей личной трагедией. Моя судьба безжалостно распорядилась стать свидетелем, исследователем и переживателем русской трагедии до конца.

– Завершили вы свой путь?

– Нет. Гибель русского коммунизма заставляет посмотреть на него в том свете, какой бросают на него обстоятельства его гибели и ее последствия.

– Чем это отличается от вашего прошлого взгляда?

– Одно дело – описание реального коммунизма, когда он был в расцвете сил, был уверен в своей незыблемости, покорял мир, служил опорой сотням миллионов людей. Причем описание для тех, кто жил в нем и испытывал на себе все его недостатки и трудности. И другое дело – описание его в условиях, когда он рухнул, когда массы людей оказались вследствие этого в ужасающем положении, когда над человечеством нависла угроза западнистского тоталитаризма, когда буйствует всеобъемлющий антикоммунизм, когда на реальный коммунизм льются потоки лжи и клеветы. В этих условиях моя судьба диктует мне свою волю: стать защитником истины о реальном коммунизме. А при этом на первый план должно выйти то позитивное, что реальный коммунизм привносил в социальный прогресс человечества. Боюсь, что эту задачу я не успею решить.