Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования - Евгений Глущенко

Неизмеримо большее впечатление произвели на туземцев такие учреждения, как почта и телеграф, которыми, вслед за их осуществлением, начали широко и чрезвычайно доверчиво пользоваться главным образом торговцы.

Туземцы в буквальном смысле слова восторгались той абсолютной быстротой, с которой оказывалось возможным послать и получать разного рода сведения по телеграфу, и той относительной быстротой, с которой стало возможным доезжать до Оренбурга или до Троицка на почтовых.

Когда телеграфные конторы открывались в городах Ферганы, занятой после двух других областей[589], местное городское население, в особенности же торговцы, были уже наслышаны об этом учреждении от своих ташкентских и ходжентских родичей и знакомых. Поэтому в первые дни существования здешних телеграфных контор они работали почти без перерыва: туземцы, несмотря на свою большую расчетливость, торопились посылать нужные и ненужные телеграммы, дабы лично, воочию убедиться в правоте доходивших до них слухов о той невероятной быстроте, с которой русские передают возможные сведения по своим проволокам.

С не меньшим удивлением отнеслись туземцы и к тому факту, что деньги и посылки, доверчиво сдаваемые ими совершенно неизвестному лицу, какому-то, очевидно, мелкому и бедному почтовому чиновнику, не только никогда не пропадают, но, наоборот, всегда в целости доходят по назначению в очень короткий срок.

Эти факты, к которым мы давно присмотрелись, на туземцев, выросших среди правонарушений и бесчинств ханского правительства, производили глубокое, неотразимое впечатление, заставляя их волей-неволей признать относительное совершенство нашей машины, нравственную высоту нашего закона и право значительной части русского служивого люда на полное доверие.

Эти маленькие факты из жизни таких маленьких и загнанных учреждений, как уездные почтовые и телеграфные конторы, в свое время сослужили службу русскому делу в крае, приучая туземное общество доверчиво относиться к тем учреждениям, которым народ вверял свои трудовые деньги и свои документы, причем попутно с этим с первых же шагов водворения здесь нашей гражданственности подготавливался нравственный и материальный успех и других, в особенности же финансовых учреждений, каковы казначейства, банки и проч.

Особенно же большое значение имело введение выборной системы для кочевого населения, где до того времени общественный быт держался на устоях родового начала, при котором наиболее родовитые и богатые люди держали в своих не всегда чистых руках и материальную, и юридическую жизнь народа.

Выборное начало нанесло решительный удар этому старому порядку вещей, ибо народ, имевший старые счеты с родовичами, изверившийся в их готовности служить интересам бедного люда и возлагавший надежды на свою собственную среду (что, конечно, далеко не всегда оправдывалось), в этой последней стал искать себе официальных представителей, весьма часто поступаясь при этом интересами и целостностью рода, которая при новых условиях утратила наибольшую часть своего практического значения.

Подобные этим результаты дало и введение податной реформы.

Несмотря на многие шероховатости честностей этого дела, вроде объедания и обирания землемерами сельских старшин и волостных управителей, которые восстановляли такие нарушения их личных бюджетов за счет народного кармана, народ все-таки видел в существе этой операции стремление русской власти упорядочить податное устройство, устранив из него все то, что, будучи нежелательным с точки зрения государственного фиска, во многих отношениях являлось вместе с тем стеснительным и для населения, что имело, например, место при хераджной[590] системе, когда туземец не смел убрать с поля обмолоченный и провеянный уже хлеб, часто гноя его под дождем до тех пор, пока не явится сборщик податей, не обмерит хирмана и не определит той части зерна или ее стоимости, которая должна поступить в казну в качестве подати.

Это благоприятное для нас общее первоначальное впечатление, произведенное на туземное население податной[591] реформой (по крайней мере, в Фергане, где реформа была введена раньше, чем в двух остальных областях), в частности, усугублялось тем обстоятельством, что некоторые из уездных начальников, в качестве председателей уездных поземельно-податных комиссий, стоя на страже интересов казны, вместе с тем проявили несомненную и очевидную для туземцев заботливость и об их интересах.

Наряду с большим числом стяжателей и грабителей, из которых большинство остались безнаказанными, среди представителей русской администрации было все-таки несколько таких, которых народ чтил за недюжинный ум и за еще более недюжинную душу. Народ, привыкший видеть в ханских хакимах притеснителей и грабителей, не мог не ценить тех, в ком встречал противоположные качества.

Так было, например, в Фергане с П.В. Аверьяновым, простота образа жизни и обращения, доступность, человечность, правдивость и безукоризненная честность которого так резко бросалась в глаза населению, что среди последнего одно время ходили даже слухи о том, что он хасыль, то есть достигший одной из первых ступеней святости, когда человек приобретает способность являться во сне другим людям и предупреждать их о грозящей опасности.

Следует упомянуть также и о том, что к нам, в особенности на первых порах, в разных слоях туземного населения тяготели: значительное число молодежи обоих полов и все те, кому претили мелочные и малоосмысленные требования местного мусульманского домостроя.

Здесь необходимо припомнить в общих чертах то, что выше было сказано о строе духовно-нравственной жизни туземного общества накануне нашего прихода в край.

Масса людей тяготилась во многих отношениях действительно тягостными в то время условиями жизни; одних угнетали непрестанные поборы, бесчинства и самоуправство клики правительственных агентов; других возмущала наглая продажность казиев; третьи не могли без содрогания не только видеть то и дело совершавшиеся казни, но даже и слышать о них; четвертые тяготились неизбежной тогда необходимостью лицемерить в сфере показного выполнения по существу невыполнимых требований мусульманского домостроя, оснащенного веками установившимися местными обычаями..

Наш приход в Среднюю Азию внезапно, нежданно-негаданно для всего местного люда, внес крупные перемены в это положение, пробив широкие бреши в толстой стене, отделявшей до того времени этот полусонный, замкнутый мирок от неугомонно-шумного мира европейской цивилизации, причем все это отразилось главным образом на духовной, интеллектуальной жизни оседлого населения, сартов, ибо та же сфера жизни кочевников, не замкнутая в тиски шариата, находилась в относительно лучших условиях.

Таким образом, оказались упраздненными кази-раисы, побиение камнями, отсечение рук, плети – все то, на чем при ханском правительстве держалось здание показной нравственности и показного благочестия, чем сдерживались порывы так называемых общественных темпераментов, что заставляло любителей женщин, вина и азартных игр тщательно скрывать свои похождения в укромных уголках, под покровом темных ночей.

Мужчины толпами шли в открывшиеся нами питейные заведения. Женщины и девушки охотно шли на содержание к русским. В одном из городов Ферганы, через несколько месяцев после его занятия нами, дочь бывшего кази-раиса вступила в сожительство с русским чиновником. Жены уходили от мужей, а дочери от родителей и поступали в дома терпимости, издеваясь над теми, кто еще несколько дней тому назад мог вывести их за город и побить камнями. Мечети стали пустеть. Случаи почти нескрываемых нарушений шариатных постановлений о посте стали встречаться все чаще и чаще. Многие, лишь ради соблюдения приличий за 30–40 копеек брали от наиболее услужливых и покладистых книжников риваяты, выписки из статей шариата, согласно которым недержание поста, ввиду тех или других обстоятельств, оказывалось законным. Значение и авторитет ишанов, а равно значение мадраса, высшей мусульманской школы, рассадника мусульманских знаний и благочестия, начинавшего тоже заметно пустеть, падали, таяли на глазах у всех..

Ишаны, книжники, фарисеи, лицемеры разных возрастов и разных общественных положений, старики и старухи – все те, кто стоял в рядах оппозиции новому порядку вещей, кляли нас за слабость и излишнюю гуманность нашего закона, не допускающего ни побиения камнями, ни отсекания рук, ни плетей; они кляли нас за то, что мы якобы ведем народ по пути неверия и безнравственности; за то, что мы якобы прививаем народу пороки, которых он раньше не знал, причем всегда тщательно умалчивалось о том, что все эти пороки и раньше имели широкое распространение, но лишь старательно прятались по разным щелям и норам от кар, уготованных местным домостроем. Они кляли и народ за то, что он, тяготея к неверным, отступился от старины и от веры отцов; они грозили народу гневом Божьим и скорым пришествием Антихриста (даджаль). Но народ или, по крайней мере, значительная часть его, ради приличия делая сокрушенный вид и столь же сокрушенно вздыхая, внутренне хихикали при упоминании об Антихристе, а все те, кто праздновал свою свободу, не успев еще вдоволь натешиться ею, бежали от этой злобной воркотни и от всего того, что напоминало ненавистные тиски книжнического, показного благочестия.