Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Владимир Першанин

Оставил возле насыпи командира взвода, приказав ему перетащить машины, а остальная часть батальона рванула к поселку. Вернее, к его развалинам: двухэтажному кирпичному дому без крыши, нескольким баракам и сгоревшим украинским хатам. Фланговые удары часто бывают эффективными, но обстрел, ранение командира десантной роты и эта чертова насыпь задержали нас. Фрицы успели перенацелить часть артиллерии.

Атака! Одиннадцать машин неслись по всем правилам. На скорости, описывая зигзаги и ведя огонь на ходу. От нашей стрельбы было больше шума, чем толку. Но беглый огонь одиннадцати орудий и двух десятков пулеметов все же мешал немецким пушкарям целиться. Часть пути мы преодолели без потерь. А затем началось!

Прямо в лоб получила снаряд «тридцатьчетверка». Брызнул фонтан искр, но машина сумела уползти в овражек. Следом задымились и встали еще две машины. Мой танк (он же взвод) пронесся шагах в тридцати. Экипаж ближней машины успел выскочить и, пригибаясь, бежал к старым окопам.

Вскоре взорвали еще одну «тридцатьчетверку». Кумулятивный снаряд вызвал детонацию боезапаса. Танк развалился и горел огромным костром. Сколько нам оставалось еще пройти? Метров триста, не меньше. Самое подходящее расстояние для фрицевских хитрых штук вроде кумулятивных и подкалиберных снарядов. У кого-то из ребят не выдержали нервы, решил довернуть в сторону. Парень, нельзя! Не подставляй борт. Поздно. Леня Кибалка замычал, с лязгом забивая очередной снаряд в ствол.

Из переднего люка развернутого бортом и уже подбитого танка вылезал механик-водитель. Поднялся командирский люк, растопыренная рука хватала воздух. Что было дальше, я не видел. Снаряд ударил в мою командирскую башенку с такой силой, что машина на долю секунды замерла на месте. Меня и Леню Кибалку сбросило с сидений. Вася Лаборант, не иначе как с перепугу, длинной очередью выпустил целый диск. Рафик, мало что соображавший после такого удара, гнал танк на полной скорости.

Я кое-как снова взобрался на свое место. До орудия, укрытого за кирпичной кладкой полуразрушенного дома, оставалось всего ничего. Крутанул колесо вертикальной наводки до упора вниз, но снаряд прошел над орудийным щитом и взорвался где-то в глубине развалин. Пулемет отстучал короткую очередь и замолк. Я надавил ногой на левое плечо механика:

— Круто влево. Быстрее!

Двадцать восемь тонн металла, да еще на гусеницах, не способны быстро и круто развернуться. Танк, яростно загребая гусеницей землю, крутанулся, слегка замедлив скорость. Пушка калибра 75 миллиметров способна посылать снаряды каждые четыре-пять секунд. Я с отчаянием понимал, что этих секунд у нас в запасе нет. Оставалась единственная надежда, что фугасный снаряд, хоть и взорвавшийся где-то в глубине дома, оглушил или немного застопорил слаженную работу немецкого расчета.

Я ничего не мог видеть через разбитый перископ, да еще когда машина резко изменила курс. Теперь мы подставили под снаряд свою бортовую часть. По броне что-то лязгнуло, но не слишком сильно. Подкалиберный или кумулятивный снаряд не оставили бы времени на переживание. Господи, пронеси! Кто это шептал? Я или Леня Кибалка? А может, весь экипаж что-то бормотал и просил судьбу не гробить нас, таких молодых и веселых. Расчет немецкой пушки действительно немного застопорился. Снаряд, выпущенный в корму, разнес в щепки комель бревна, сбросил его с крыла. Два бревна мы обычно возили по обоим бортам для преодоления преград. Кажется, одно из них спасло нам жизнь.

Мы обогнули дом и вылетели прямиком на орудийный окоп. Пушка была повреждена, расчет исчез, но мы все равно протаранили гадюку с тонким длинным стволом. Другое орудие, метрах в пятидесяти от нас, укрывалось в кирпичной коробке без крыши. Возможно, артиллеристы считали, что толстые кирпичные стены — хорошая защита.

Может, и так. Но когда танки прорвались и оказались за спиной, расчет оказался в ловушке. В коробку одновременно выстрелили танк Хлынова, со знакомым номером 06, и наше орудие. Стена обвалилась, подняв облако красной пыли. Двое немцев успели выскочить и исчезли в густой взвеси дыма и оседающего кирпичного крошева.

Бронированный тягач уходил на скорости, мелькая заляпанным грязью задним бортом. В кузове сидели человек шесть. Еще один немец бежал, подпрыгивая и вытянув вперед руки. Его подхватили и втащили внутрь. Я выстрелил фугасным снарядом. Танк сильно трясло, и я промахнулся. Кибалка отработанным движением вышвырнул из люка воняющую тухлым яйцом гильзу и забросил в казенник очередной снаряд.

Мы догоняли тягач. В этот момент какое-то незнакомое чувство шевельнулось в душе. Какая к черту душа, когда бой идет насмерть! Но ведь бывает. Шевельнулось нечто вроде сочувствия к тем обреченным (людям?), которые под огнем чуть замедлили ход и, рискуя, спасали своего товарища, а через несколько секунд сами разлетятся на куски. Я знал, что на этот раз не промахнусь, а тонкая кормовая броня не спасет убегающих.

Стоп! Я прерву эти секунды на короткий период, пока боек разбивает капсюль, а пороховой заряд выталкивает шестикилограммовый фугас. Было ли тогда место для сочувствия или тем более жалости? Вряд ли.

В своих мемуарах германские военачальники часто употребляли слово «солдат». Конечно, применяя его к своим подчиненным. Немецкий солдат! Хорошо обученный, храбрый, дисциплинированный и так далее. Вспоминая ту войну, скажу, что мы никогда не называли их солдатами. Немец, фриц, фашист. Просто сука. Какие к черту солдаты! Они вломились на нашу землю, чтобы отобрать ее, насиловать наших женщин, убивать нас. Они вдоволь продемонстрировали жестокость и презрение к нам, недочеловекам, по их арийским понятиям. Это не фразы, произнесенные замполитом, а слова и мысли обычного бойца.

Разве я забуду речку Ворсклу под Харьковом? Там они штыками заталкивали живьем в прорубь наших военнопленных. Речка была мелкая, и мертвые красноармейцы лежали подо льдом, с которого сдуло снег, как под стеклом. И там же, угоняя из села парней, перестреляли два десятка, потому что сломался грузовик, а гнать пешком русских не захотели. Когда контузило моего радиста Степу Пичугина и он лежал в канаве, пробегавший фриц вскинул винтовку, весело подмигнул, словно приглашая выпить, а затем нажал на спуск винтовки, целясь в голову, чтобы точным выстрелом вышибить мозги. Степку спасла лишь случайность.

Вражда с годами забывается. У Ельцина появился друг Коль, фрау Меркель говорит умные слова о демократии и наших ошибках. Будут встречаться ветераны Красной Армии и ветераны вермахта. Но те, против кого я воевал, никогда не будут для меня солдатами. Фрицами, гансами, фашистами! Возможно, я не прав. Но меня уже не переделать.

Снаряд пробил задний борт тягача, взорвался внутри коробки, развалил борта, кабину, разбросал куски тел и обломки. Остатки гусеничной машины вспыхнули. Качественный бензин из румынской нефти всегда горел хорошо.

Я пытался выбить заклинивший командирский люк, чтобы оглядеться. Помог Леня Кибалка, открыл свой. Взгромоздив сапоги на сиденье и спину помощника, оценил ситуацию. Немцы покидали разрушенный поселок. Звучали орудийные выстрелы, за кем-то гнались наши «тридцатьчетверки», наступала пехота.

— Зенитка! Глянь, зенитка, — дергал меня за ногу Леня. — Пойдем, захватим. Трофей.

Я слез со спины сержанта, и мы подъехали к спаренному 20-миллиметровому автомату, обложенному мешками с песком. Штука легкая и эффективная для защиты танков от пикирующих «юнкерсов», нашего главного врага в воздухе. Но дисциплинированные арийцы, убегая, вытащили замки и оптику. Кибалка и Легостаев разбежались в поисках трофеев. Рядом остановились еще два танка. Обменялись мнениями насчет боя:

— Четыре штуки накрылись, — сообщил младший лейтенант, командир взвода.

— Три. Четвертого так, погладили, — возразил другой младший лейтенант. — А ты чего бревно за собой таскаешь?

Я соскочил вниз и убедился, что мы волокли на тросе пятиметровое бревно с расщепленным концом, защитившее нас от снаряда. Оно могло еще пригодиться. Вместе с механиком Гусейновым и десантником уложили бревно на место и обмотали тросом.

Стрела подкалиберного снаряда зацепила лист брони, прикрывающий трансмиссию, и сорвала угол с болтов. Это можно было считать ерундой. Зато командирской башенке досталось сильнее. Ее смяло ударом, разбило перископ, кроме того, не открывался люк. Подъехали остальные машины, в том числе танк Хлынова. Часть ребят разбежались за трофеями.

Хлынов был настроен благодушно. Со своей новой, пусть и временной должностью командира батальона он справился. Оборона была прорвана, поселок взят, пехота спешно закреплялась на новых позициях, эвакуировали раненых.

Кто-то из лейтенантов, желая сделать Хлынову приятное, обращался к нему «товарищ комбат». Хлынову нравилось. Улыбаясь, курил «Беломор», угощал остальных. Похвалил лейтенанта, раздавившего пушку и пулемет, назвал молодцами остальных. Кисло оглядел мою машину, вмятины, торчавший угол броневой плиты. Мы с Гусейновым вышибли наконец заклинивший люк и примеривались, как закрепить угол броневой плиты на трансмиссии.