Перекрестки - Франзен Джонатан

Откровение снизошло на него на Мейпл-авеню, через считаные минуты после того, как он снял две тысячи восемьсот двадцать пять долларов со сберегательного счета брата в банке округа Кук. Кассирша пересчитала купюры, потом еще раз, вслух, две тысячи семьсот, две тысячи восемьсот, двадцать и пять, и убрала в щегольской коричневый конверт. В душе его взметнулось такое колоссальное счастье, что, должно быть, достигло небес. Знание столь совершенное присуще разве что Богу, и коль скоро он, Перри, обладает этим знанием, следовательно, кто он? Ранее, наблюдая за банком в обеденный час, он убедился, что старшей седовласой кассирши, с которой ему уже доводилось общаться, в четверть первого еще нет. Вместо нее за окном виднелась пышноволосая мадемуазель, еще щеголявшая скобками на зубах, следовательно (в этом нет никакого сомнения!) в банке недавно и не знакома с Клемом. Рука с алыми ногтями, державшая его сберегательную книжку, была на диво неумелой.

– Это крупная сумма. Быть может, я все-таки выпишу вам чек?

– Я покупаю яхту.

– Ух ты. Здорово.

– Она такая красивая. Я копил на нее три года.

– Будьте добры, покажите удостоверение личности.

Более предвиденного вопроса она задать не могла. Перри предвидел все: снять точную сумму, не вызывающую подозрений, явиться в банк в старомодной вязаной кофте на пуговицах и в новых очках, меняющих его лицо, не только изготовить точную копию студенческого билета Иллинойсского университета и закатать ее в пластик, но тщательно обработать ее углем и пилочкой для ногтей, дабы придать потрепанный вид, и все это в каком-нибудь футе от спящего крепко братишки, при содействии порошка, который также помогал сосредоточиться и усиливал ловкость рук. Перри инвестировал в свой небольшой проект немало доз стимулятора, но инвестиция эта меркнет по сравнению с лавиной дивидендов, которую он так безупречно предугадал. И когда железноротая кассирша вернула студенческий билет, толком не взглянув на него, инвестиция уже окупилась сторицей. Если из времени, потраченного на изготовление билета и подделку подписи Клема, вычесть сопутствующие траты на наркотики, получается, он заработал двести тридцать шесть долларов двадцать пять центов за каждый час. Недурно. Но куда меньше, чем он заработает – даже если прибавить сюда дополнительные часы работы в Аризоне и сумму, которую нужно будет вернуть Клему, – если его операции осуществятся по плану.

В Чикаго нет пейота, ни единого бутона.

Тысячи чикагских хиппи мечтают его попробовать.

И лишь один человек в мире понял их потребность и готов ее удовлетворить.

Развитием этой логики он обязан тому, что осознал чуть раньше: три года он лечил не тот недуг. Он верил, что болен его мозг, нуждающийся в химическом паллиативе, а проблема оказалась соматической. В поддержке нуждалось именно тело, мышцы с их небезграничной силой, раздраженные нервы, а вовсе не мозг. Как только тот чувак познакомил его с декседрином и Перри осознал, зачем на самом деле нужен метаквалон (чтобы дать отдых телу), в его жизни начался новый период, беспрецедентно прекрасный и безмятежный. Каждый день мир представлялся ему пинболом в замедленном движении. Движения флипперов он выверил до миллисекунды и мог набрать сколь угодно большое количество очков. Он точно знал, когда нужно остановиться, выпить метаквалон, дать шарику опуститься. Все, что он делал в январе, было настолько правильным, что управляло миром вокруг. Например: в тот же день, когда он истощил запасы декса, в тот же день на его сберегательном счету появились три тысячи долларов – подарок сестры. Например: его банк не требовал подписей от родителей. Например: его чувак не только оказался дома и не только более-менее compos mentis[63], но согласился расстаться с содержимым банки из-под арахиса. У Перри мелькнула мысль, что он переплачивает, но цена, о которой они сговорились, составляла малую часть от трех тысяч долларов, и чувак накинулся на его двадцатидолларовые купюры с такой трогательной жадностью, что поневоле заподозришь: он давно сидит без гроша. Перри шагал по Феликс-стрит, жевал пилюли, и жизнь казалась ему еще более правильной. Деньги осчастливили и чувака, и его самого. Их сделка, в которой расходы одной стороны равнялись прибыли другой, почему-то удваивала ценность денег.

Какое-то время все было правильнее правильного, но когда Медведь сообщил ему решение о спидах, Перри готов был его услышать. Запас таблеток, в момент покупки казавшийся неисчерпаемым, неожиданно быстро закончился, и хотя действовали они на тело, Перри ощущал далеко не здоровые для психики побочные эффекты. В частности, его нестерпимо раздражал Джей, жить с ним в одной комнате стало невыносимо. Так же его раздражали нежные материнские прикосновения. Так же его раздражали любые упражнения в “Перекрестках”, подразумевавшие телесный контакт. Медлительность мира скорее ярила, нежели ободряла, а тело твердило: “Еще, пожалуйста”. Тело его подводило. Перри его ненавидел за посягательство на тающие запасы, ненавидел за то, что оно стало бременем для полета разума. Издергавшись окончательно, он вернулся в домик на Феликс-стрит, и на этот раз никакая собака его не встретила и не завыла. Крыльцо устилали траченные дождем рекламные листовки. К двери было прилеплено ярко-желтое предупреждение от шерифа, но Перри не отважился подойти ближе и прочитать его.

– Неудивительно, – сказал Медведь. – Эта штука – сущее зло.

То, что Перри нравился Медведь, не имело значения. То, что Медведю нравился Перри и он не возражал против его визитов, было благословением, знаменовавшим начало новой стадии правильности. Медведь, у которого покупал и Ансель Родер, разительно отличался от чувака с Феликс-стрит. Кряжистый, добродушный, явно не боящийся полиции, он был знаком кое с кем из бывших участников “Перекрестков” (с той же Лорой Добрински), и это успокаивало Перри. Дом Медведя, в получасе ходьбы от Сраного Дома, принадлежал его бабушке, доживавшей дни в интернате для престарелых. У Перри бабушек не было, но он опознал бабушкин дух, въевшийся в стены, бабушкину руку в вышитых прозрачных занавесках в гостиной, где Медведь днем пил “Лёвенброй” и читал (он выписывал массу журналов). Чтобы торговать долго, нужно быть как Медведь. Он продавал исключительно вещества растительного происхождения, в основном траву и гашиш, но порой, после того как Перри объяснил ему свои энергетические потребности, и грамм-другой кокаина, в качестве любезности клиентам из числа музыкантов.

В первый визит Перри ушел с сорокадолларовой порцией. Бывает ли любовь с первой понюшки? Он вернулся через два дня. На этот раз Медведь оказался не один, у него была миловидная гостья в кожаной мини-юбке, гостья тоже пила “Лёвенброй”, и Перри испугался, что пришел не вовремя. Но Медведь как всегда был добродушен, а его подружка, узнав, что нужно Перри, просияла, словно вспомнила, что сегодня праздник. Прошло всего два дня, а Перри уже казалось, что каждый, кто даже случайно познакомился с кокаином, должен всякую минуту гадать, нельзя ли раздобыть еще: как вообще эта девушка могла не думать об этом? Медведь радушно угостил обоих, и сердце Перри колотилось сильнее не только от кокаина, но и от приятного осознания собственной уникальности (если кто-то еще из старшеклассников Нью-Проспекта и употреблял мифический наркотик Кейси Джонса[64], Перри об этом не знал), и оттого, что два умудренных опытом человека двадцати с лишним лет общаются с ним как с ровней. Они оживленно обсуждали, помимо прочего, самые интересные наркотики, которые им доводилось пробовать, наркотики, которые им больше всего хотелось попробовать (пейот, признался Медведь), счастливую звезду, которую Перри следовало благодарить за то, что его не ограбил урод, сидящий на игле, мягкие по сравнению с синтетическими наркотиками алкалоиды растительного происхождения, не превращающие своих потребителей в параноидальных безумцев, эксперименты доктора Зигмунда Фрейда, лицемерное различие между наркотиками, которые продают по рецепту, и нелегальными, слухи о воссоединении Beatles и раздражающую напыщенность Grand Funk Railroad. Перри было очень весело, и даже веселость способствовала его недреманной рациональности. В первую очередь ему необходимо заслужить расположение и доверие Медведя. Во вторую – отвлечь внимание от бросающейся в глаза разницы между ним и Медведем, заключающейся в том, что Медведь добродушен. Медведь с одной понюшки становился еще счастливее и во второй не нуждался. Перри, ходячая противоположность добродушия, причем в энной степени, отчаянно старался контролировать глаза, не в силах отвести их от кокаина.