Карамзин - Владимир Муравьев

Наконец из Твери пришло предварительное письмо от 18 февраля с известием о том, что Александр решил ехать в Тверь. «Так как вы по любезности своей принимаете участие во всем, что до меня касается, — писала Екатерина Павловна, — то я вас уведомляю, что ожиданное мною с нетерпением письмо пришло ко мне ныне поутру, к совершенному моему удовольствию, потому что оно доказывает вновь совершенство того существа, которое желала бы я, чтобы вы обожали. Он достоин того, и вы согласитесь после того, как его услышите. Стороною услышала я, что он выезжает на будущей неделе, итак, будьте готовы, милостивый государь». Следующее письмо от 8 марта уже было приглашением ехать: «Прибыл курьер от моей матери с известием, что государь выезжает вечером 12-го и будет у нас 14-го. Приезжайте, милостивый государь».

Карамзин с Екатериной Андреевной в тот же день выехал в Тверь.

Глава VIII

ДРЕВНЯЯ И НОВАЯ РОССИЯ. 1811

Каждая поездка в Тверь выбивала Карамзина из привычной колеи, и он с трудом возвращался, как признавался Дмитриеву, «в свое прежнее мирное состояние духа». От предстоящей же поездки зависело, возможно, вообще все его будущее. Может быть, он получит право сказать, как сказал о себе в «Памятнике» Державин, что он «дерзнул» «истину царям с улыбкой говорить». Но может быть и так, что царь не захочет выслушать его и оборвет… Это вполне вероятно: «император — человек, а люди не любят горькой правды. Тогда… Тогда не придется дописать „Историю“…»

Карамзин с Екатериной Андреевной приехал в Тверь раньше императора, который задерживался. В те два-три дня ожидания разговор постоянно возвращался к «Записке…». «Знаете ли, Николай Михайлович, что я вам скажу, — заявила Екатерина Павловна, — „Записка“ ваша очень сильна».

Говорили не только о содержании «Записки…», но и о том, как ее представить царю. Был избран такой вариант: Карамзин не станет ее читать, просто Екатерина Павловна в удобный момент отдаст ее императору, таким образом, сохранится полная конфиденциальность.

В начале 1811 года императору поступил донос на Карамзина с обвинением его в шпионаже в пользу Франции, и Александр через Дмитриева сделал ему замечание и предупреждение. Карамзин, поняв серьезность положения и чувствуя, что Александр склоняется к тому, чтобы поверить доносу, вынужден был оправдываться.

В 1809 году в Россию приехал молодой французский аристократ шевалье де Месанс граф Делагард. Он имел большой успех в московских гостиных, был словоохотлив и любезен, сочинял и пел романсы, чрезвычайно нравившиеся дамам. Одновременно Месанс много и с одобрением говорил о том, что в Петербурге оживилась работа в масонских ложах, и расспрашивал о московских масонах. У полиции были сведения, что он заслан в Россию как шпион.

19 февраля 1811 года Карамзин пишет Дмитриеву: «Как удивило меня твое письмо по секрету. Ради Бога, мой любезный, как можно скорее доложи нашему дражайшему государю, что я сколь восхищен сим знаком его милостивого ко мне расположения, столь удивляюсь несправедливости московских донесений: я только один раз в жизни видел шевалье де Месанс, и он никогда не бывал у меня в доме, ибо своею наружностию и тоном мне не полюбился, и, получив от меня сухой ответ на свои учтивые фразы, не рассудил за благо ко мне приехать. Как можно доносить к императору столь ложно! Я даже подозреваю тут намерение повредить мне. Друг твой едва ли может быть обманут шпионом. Дом наш есть уже давно монастырь, куда изредка заглядывают одни благочестивые люди, например, гр. Ростопчин, Нелединский, Обрезков, Сушков, гр. Пушкин, бригадир Кашкин, Разумовский, Рябинин, Оболенские. Вот наше общество: как тут замешаться французу! Я же сам почти никуда не езжу; однако ж, слышу, что шевалье Месанс вербует здесь масонов, ссылаясь на петербургскую моду. Прибавь, любезнейший, что французские шпионы никогда не подумают войти в связь со мною: я не фанатик и не плут. Уведомь, когда об этом скажешь государю. Мне больно, что осмеливаются писать к нему столь неосновательно».

Карамзин, конечно, был уверен, что Дмитриев сделает все, чтобы оправдать его в глазах императора, но знал и то, что Александр слушает не одного Дмитриева и у царя может остаться тень подозрения… Об этом думал Карамзин перед встречей с Александром.

Александр прибыл в Тверь 15 марта. В тот же день Карамзин был ему представлен.

На следующий день Карамзин пишет Дмитриеву:

«Любезнейший друг! Вчера имел я счастие быть представлен государю в кабинете ее императорского высочества, моей благодетельницы. Ты знаешь нашего дражайшего монарха еще лучше, нежели я: следственно, нет нужды говорить о редкой доброте его. В первых словах он сказал мне поклон от тебя, прибавив, что тобою весьма доволен во всех отношениях. Было слово об Историческом обществе, и разговор о разных предметах продолжался около часа. Государь изволил много говорить с моею женою, и в кабинете и после обеда; между прочим, звал нас в Петербург, разумеется, только в знак ласки. Нынешний день будем также иметь счастие с ним обедать.

Все это есть следствие милостивого к нам расположения несравненной великой княгини: или оно никогда не переменится, или я буду счастлив менее прежнего, будучи действительно привязан к ней душою и сердцем. Она столь мила, что бранит меня за эту меланхолическую мысль; однако ж, я стою в том, что непостоянство есть мода здешнего света.

Ты шутишь, думаю, над моею излишнею скромностию: у меня нет секретов. Правда, я не сказал тебе об одном милостивом предложении, это останется до нашего свидания.

Люблю не быть малодушным, однако ж, желаю, чтобы государь выехал отсюда с благоприятным ко мне расположением…

Екатерина Андреевна свидетельствует тебе свое душевное почтение.

Думаю, что еще напишу тебе из Твери…»

В тоне письма чувствуются волнение и неуверенность. Кажется, Карамзин в душе подготавливает себя к тому, что и его настигнет «мода здешнего света» — непостоянство фортуны. Он ищет у Дмитриева поддержки и совета. Видимо, письмо другу помогло ему сосредоточиться, обдумать ситуацию, может быть, представить его ответ.

Александр пробыл в Твери пять дней и в каждый из этих дней виделся с Карамзиным, которого приглашали во дворец на обед, на беседу в кабинете. Карамзин читал главы из «Истории…» и один раз имел довольно длительный разговор с императором: царь развивал свои любимые мысли о необходимости ограничения или даже упразднения самодержавия. Карамзин возражал, приглашая собеседника спуститься с облаков на землю…

На следующий день после отъезда царя Карамзин пишет еще одно письмо Дмитриеву: