Византийская тьма - Александр Говоров

— Предоставь вас тут самим себе, вы и по миру пойдете. Вот вам многогрешная Суламифь, во всем житейском слушайтесь ее, как меня.

— Где же она теперь?

— Матушка Гликерия?

— Да.

— Покоится под спудом.

Мнимые левантийцы перекрестились, желая ей царствия небесного. Но оказалось, что речь идет о другом. Праведница жива, но приняла высшую схиму и живет теперь в каверне — могиле. Она дала обет молчания. Лишь раз в день Сула относит ей скудную пищу, делает уборку и испрашивает благословения.

— Тем я и живу, — сказала она серьезно, а великолепнейшая Хриса смотрела на нее с восторгом.

Чувствовалось, что это у них святое, поэтому разговор перевели на другую тему. Помнит ли здесь кто-нибудь старца Феодосия, который был патриархом?

— Богоубежденный был человек.

— Да, да, — вздохнули девушки. — Мы слышали о нем. Но сами уж его не застали.

— А не доходили ли до вас слухи или, может быть, матушка Гликерия рассказывала, не жил ли при святом старце какой-нибудь отрок? Совсем еще маленький мальчик, сирота?

— Нет, нет, никто, никогда, никакого мальчика, ничего…

Хриса, которая в отличие от подруги в послушницы, не говоря уж об инокинях, отнюдь не собирается, поэтому в миру бывает часто и знает о нем много, вдруг оживляется:

— А вот мне известно… Правда, при чем здесь Феодосий… А вот помните Врана, узурпатор был такой? У боголюбивого Исаака престол желал похитить. Потом будто бы удавился сам или его удавили…

— Ну и… — насторожился Денис. Неужели удастся напасть на след?

— Ну и сын у него будто бы, не знаю уж какого возраста…

— Сын?

— Да, сын. Был еще такой Христофорит толстопузый, царский приспешник, тоже удавили или усекли, слава Богу!

— Ну и что тот самый Агиохристофорит?

— Он того мальчика будто бы в заложниках держал.

Денис чуть не вскочил от волнения. Если только это не подстроено нарочно! Роль этой преподобной Хрисы золотой еще весьма непонятна. Неужели она не узнает их под маской левантийцев?

Он овладел собою. Слушая Хрису, сидел безучастно, потягивая через соломинку напиток.

Но он правильно рассчитал, что в женском обществе любая острая тема, раз начавшись, не может не развиваться до логического конца. Вопрос Хрисе задала ее подруга:

— Так куда же мальчик запропал после казни того Христофорита?

— Говорят, еще более худшие прохиндеи его выкрали и он пропал, совсем пропал! — Видя, что все смотрят на нее в чаянии дальнейших новостей, она схватилась за нарумяненные щеки: — Ой, я не знаю, я ничегошеньки больше не знаю!

Денис подумал, что невидимая рука словно бы водит его вокруг Вороненка. И снова выручила Сула:

— А мать?

— А мать его… Да вы ее знаете, если бывали в доме у Манефы. Это ее племянница, которая тайком ходила по канату. Я им услужала.

— Блистающая Звезда! — воскликнул пират, отрываясь от лицезрения Сулы. — Так мы и ищем ее сына!

И осекся под взглядом своего Тавроскифа.

— Говорят, она разыскивает его, но безуспешно.

О, как надо было бы напрямую допросить эту двусмысленную Хрису: где говорят, что говорят? Денис еще раз овладел собою и спросил невинно:

— А правда ли все-таки, она в цирке была плясуньей?

— Была, была, я сама туда ее сопровождала. А когда Манефа угодила в Слезницу, то есть в тюрьму, и я пошла вместе с ней. Там оказался один откупщик жирный… Торговец скотом, хуже, чем ты, почтенный, потому что он двуногим скотом торговал… Ты уж извини!

— Ничего, ничего, — соблаговолил Маврозум, а Денис подкинул еще один вопросик невинный:

— А как же она, Теотоки эта, стала по канату-то плясать?

— Да там тоже своя история. Ее родителей за что-то казнил царь Мануил. А девочку спрятала наездница цирковая, Фамарь, тоже, кстати, из придворной фамилии. К Манефе-то, своей двоюродной тетке, она уж, Теотоки, потом попала… Но теперь про меня. Уж этот откупщик, зверь двуногий, уж он меня мучил, мучил. И сделалась я как проклятая, и готова была бежать куда глаза глядят… А теперь при Исааке боголюбивом за бегство от хозяев знаете что дают?

— Так где же теперь блистательная Теотоки? — спросил уже машинально Денис, про себя думая: нет, напрасно я эту Хрису подозреваю. Обычная смазливая девчонка, подвергающаяся непрестанным унижениям и мукам. Ему даже стало ее жалко.

— Да Господь с нею, с Теотоки! — воскликнула Хриса. — Может быть, ушла с армией Враны на Восток…

— Да, да, — подтвердила Сула, как работающая среди бывших матрон, лучше информированная в придворных новостях. — Туда и сыновья Андроника ушли — Михаил, Иоанн. Кесарь Михаил захватил Трапезунд и объявил себя императором всего Востока… Однако понимаете, друзья? Это только для нашего круга…

Новость эта вселила надежду и в загрустившего вдруг Дениса. «Открывается глава учебника „Трапезундская империя“», — подумал он. При таких политических пертурбациях вдруг да найдется след мальчишки.

3

Итак, они поселились в Сулиной виллочке, прекрасная хозяйка время от времени забегала, кутаясь в черный монашеский куколь. Хвалилась, сколько фур послала за сеном, монастырских своих матушек она приучила к парному молочку! Сокрушалась, что отец Дормидонт из соседнего монастыря на каждой штуке холста не менее денария хочет нажить. Хозяйственная выгода причудливо уживалась в ней с благочестием.

Что касается героического мавра, он провел денек-другой в роли безнадежно влюбленного и заскучал.

— Послушай, а что мы тут застряли? В цирке здесь и то каникулы… Уж добро бы за Вороненком гонялись, нет, сидим на месте.

— Послушай, я сто раз тебе говорил — ты свободная птица. Разве со дня освобождения нашего я тебя в чем-нибудь обманул?

— Нет, нет, — честно соглашался мавр, но вскоре же приступал снова: — Послушай, тут ребята пришли с Кефаллены, говорят, проходной двор. Один продажный чиновник сообщает: идут суда, которые возят подать, золотой песок. И конвой не очень серьезный…

— Отстань.

Но наш пират был не из тех, кто отступал, не добившись. Почмокает фиолетовыми губищами и заново подступает:

— Послушай, а какая в тебе сила удара, вспоминаю, о-це-це!

— Разыгрываешь? — усмехается Денис.

— Тавроскиф! Ни в коем случае! Просто вспоминаю, как ты стукнул того буланого генуэзца, когда мы с каторги бежали. Амадей, что ли, его кличут?

— Особенно если учесть, что этот, как ты говоришь, буланый был в числе моих друзей когда-то… А ты, кстати, дурашка, не ври. Будто я поверил, что ты забыл имя Амадея, который тебя в плену в клетке держал!

— Нет, дорогой, уж Амадея-то я помню. А вот ты, оказывается, разнообразный — и тихий-то ты, и вежливый, а в бою — уж я-то видел — мастер хитрых ударов. Это кто же тебя учил-тренировал, у вас на потустороннем свете или после?

— Послушай, чудище! Я же знаю, чего ты добиваешься. Сказал тебе — можешь ехать один. Я не поеду, пока не исполню своего дела.

Расстроенный Маврозум пожевал аравийской травки, чтобы изо рта приятно пахло, и с ходу задал новый вопрос:

— А может быть, мне жениться, а?

Денис сообразил, что сейчас захохотать — оттолкнуть навек столь ранимое, как этот пузырь, существо.

— Послушай, вот какой ты, оказывается, разнообразный, — поддразнил он. — То тебе грабить надо, то жениться.

Маврозум сконфузился, как девушка, нахлобучил левантийский тюрбан и удалился, по его словам, на арабский причал — смотреть какую-то необыкновенных качеств лодку по имени «Грегора», то есть быстрая.

Денис же остался обдумывать свои дела, потому что в отличие от сотоварища, который был привержен сиюминутному способу их разрешения, как истинный тавро-скиф, все делал с толком, с чувством, с расстановкой, хотя и сам над собою смеялся.

И честно говоря, кое-что он утаивал от товарища. Вернее, все по тому же принципу — раз ты меня не спрашиваешь, я тебе не говорю.

Дело в том, что не только забота о мальчике Теотоки его здесь держала, в столице. Нет, было еще одно непростое, подсказанное когда-то самим Андроником. Над этим делом, точнее замыслом, он размышлял все эти годы…

«Если не удастся, — думал он, — а теперь уж ясно, что не удастся вернуться в свой родной двадцатый век (он при этом не мог не усмехнуться — как звучит? Но ведь правда, не сказать же — на родину!), надо послать туда хоть весточку, письмо!»

Нашел бы он мальчика, да отправил бы письмо «домой», вот тогда он волен решать все остальные вопросы своей жизни.

А находились и желающие решать с ним вместе его вопросы жизни. Во-первых, эта Хриса золотая готова была буквально раскрыться, как цветок, ему навстречу. Но ее сдерживали пересекающие взгляды подруги, да и сам Денис уклонялся от каких-либо интрижек.

С посланием «наверх» было проще, чем с Вороненком. Проще, но не легче. Письменных материалов, по существу, в Византии было немного. Береста, керамика, пальмовый лист, другие экзотические материалы отпадали. Оставался пергамен — бумага веков.