Королевская кровь. Книга вторая - Ирина Котова

А вчера, когда они злые, уставшие, как собаки, прибыли к Обители, и настоятельница отказалась выдавать девчонку, от которой их спокойный, сильно заматеревший к своим 29 годам король просто с ума сошел, подполковник был готов брать Обитель приступом. Но Бермонт по телефону приказал относиться к святому месту со всем положенным уважением, и ждать его.

Подполковник Хиль скрипя зубами согласился. Люди были голодны и заведены. Поэтому он быстро занял их работой по обустройству лагеря, а потом какая-то важная старушка начала таскать из-за Ворот, обидно щелкающих створками перед носами желающих заглянуть внутрь солдат, котлы с горячим рыбным супом, пироги и жаркое, и ей помогали, хвалили, благодарили, делали комплименты. Старушка краснела, светло улыбалась и вздыхала: «Эх, сынки, пришли б вы хоть лет тридцать назад…»

А чтобы среди горячих, насытившихся берманов и людей, служивших под его началом, не начали вспыхивать драки, он разрешил и купание в ледяной воде, и соревнования — кто быстрее оббежит вокруг озера, и дурацкое развлечение у Ворот. И как-то и сам поддался общему веселью, и хохотал над очередным неудачником, и решил попробовать сам — так, в шутку, чтобы подчиненным не было обидно — ведь если даже начальство не пустили, то и им не надо сердиться.

Но Ворота распахнулись, и он испугался. Так испугался, что хотел бежать. И только понимание, что после этого он не будет иметь права командовать — разве трус может быть авторитетом для мужчин? — заставило его сделать шаг во двор Обители. А потом еще и еще. Пока он не очнулся перед серой деревянной дверью кельи, за которой слышалось тихое женское пение. Какая-то незатейливая веселая народная песенка с повторяющимся припевом, и по голосу никак нельзя было определить, молода ли женщина за дверью или стара, красива или нет.

Он решился, открыл дверь и замер. На него смотрели золотые и очень удивленные глаза вдовы его погибшего друга, пропавшей почти сразу после смерти мужа. Тарья-Катарина, такая же простая и красивая, как и тогда, когда он увидел ее в ее восемнадцать, много-много лет назад. Холодная и гордая, настоящая дочь Бермонта, с русой косой, заплетенной вокруг головы, с мягкими губами и плавной линией плеч, с неторопливыми движениями, которыми она вышивала какую-то картину. Играло радио, и, видимо, ему она и подпевала минутой ранее.

— Баронесса Лифтор, — сказал он сипло и опустился на одно колено.

— Здесь я просто Тарья, — ответила она после паузы. Отложила пяльцы, аккуратно сложила руки на коленях. — Зачем ты пришел сюда?

Он поколебался. Можно было еще уйти, и это было бы правильно. Но все-таки ответил ритуальной фразой.

— За благословением Великой Богини. Ты примешь меня?

Пропавшая баронесса молчала очень долго, и Хиль не поднимал глаза.

— Встань и возьми, — произнесла она наконец. Очень тихо, почти неслышно.

Кто же называл тебя холодной, прекрасная? Кто этот глупец? Кто твердил себе, что ты горделива и заносчива? Кто почти перестал посещать дом лучшего друга после вашей свадьбы?

Тот, кто никогда не пробовал твоих губ вкуса первого летнего меда и твоей кожи, сладкой, как молоко. Тот, кто был безумно влюблен в тебя и никогда не показывал этого. Кто мечтал распустить твои косы и снять с тебя одежду, кто желал тебя все время, пока ты была рядом, кто рвал себя между верностью другу и любовью к его жене.

Кто знал, что ты так отзывчива и покорна с мужчиной, что ты вздыхаешь так тихо, сладостно и нежно, что твои глаза так темнеют и наливаются истомой, что ты так ложишься и льнешь к телу, будто тут всегда должно было быть твое место?

Не было этой ночью в келье Обители ни титулов, ни воспоминаний, были только Тарья и Хиль, и воля Великой Богини.

— Уходи со мной, — просил он ее с утра. — Я буду тебе хорошим и верным мужем, Тарья.

Но она качала головой, снова заплетая свои длинные волосы в венок вокруг головы.

— У меня уже был один муж. Одним он и останется. Я все еще люблю его, Хиль.

— Я не прошу любить меня, — говорил Свенсен, а внутри все рвалось и горело, — достаточно, что я люблю тебя. Просто будь со мной. У тебя еще могут быть дети, а я буду счастлив быть их отцом. Тарья, будь со мной, пожалуйста.

Она доплела косы, глядя ему в глаза, опустила взгляд, раздумывая.

— Если эта ночь принесет плоды, я выйду к тебе. Обещаю. Но если нет — никогда не приходи больше, Хиль.

Он все-таки схватил ее и поцеловал, и на мгновение она снова стала мягкой и покорной, и прильнула к нему, как ночью.

— Я вернусь через месяц, — сказал он очень жестко, — и ты выйдешь ко мне, беременная или нет. Обещай, женщина.

Взгляд ее дрогнул, и ему этого было достаточно.

— Если не выйдешь, — добавил он, — я зайду внутрь, чего бы мне это не стоило, и заберу тебя из этой самой кельи, Тарья.

…Подполковник обернулся и глянул на молодого короля Бермонта. Сумасшедший, как и он сам. Надо бы забежать по пути в храм и подать жертву Хозяину Лесов, чтобы их дорога была удачной.

Глава 20

«Учитель» сладко спал в своей камере и просыпаться, видимо, не собирался. Игорь взглянул на часы. Сутки с момента снятия блока кончились уже сорок шесть минут назад, а глава воровской школы глаз не открывал.

Шестнадцать часов сорок семь минут.

Тандаджи вчера изъявлял желание поприсутствовать на допросе вора, но с утра случился скандал на посольской встрече, и тидусс был немного напряжен. Этого хватало, чтобы подчиненные в зале замирали и старались не дышать, когда он проходил мимо.

Эти же подчиненные совершенно неприличным образом пялились на ноги капитана Дробжек, пришедшей сегодня в мягком синем платье до щиколоток — она явно тяготела к оттенкам синего — очень приличном и приятном, если не считать разрезов на бедрах. Разрезы были хитрые, с запахом, и появлялись только когда капитан двигалась.

«Так легче бегать и прыгать, если что» — сказала она спокойно, заметив его взгляд.

Удивительно, как меняет женщину одежда.

Шестнадцать сорок восемь.

Вынужденный простой на то, чтобы Юземский мог отоспаться, Игорь потратил на допросы задержанных Люджиной «учеников» и «учителей» воровской школы. Хотя старшему из ученичков было далеко за пятьдесят. И со вчерашнего вечера, после ухода Тротта, они с напарницей сортировали задержанных. Одних — тех, кто только-только попал в учреждение, и не знал о роде деятельности, но уже успел задолжать Учителю — расспрашивали, пугали — чтоб впредь неповадно было, и отпускали. Других, которые уже успели в той или иной степени увязнуть в профессии, распределяли в зависимости от того, сотрудничал ли попавшийся со следствием или приходилось использовать ментальный взлом. С этим должна была справиться полиция, но безделье угнетало и приносило ненужное беспокойство.