Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся - Карл Сафина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После продолжительной игры и дружеской возни непоседливая малышня еще продолжает суетиться, пока родители пытаются дремать.
И все это выглядит так мирно…
Шимпанзе, как пишет основоположник исследований в Будонго Вернон Рейнольдс, «в ходе эволюции приобрели то, что можно назвать социальным интеллектом, который включает в себя способность к умиротворению, обману и разоблачению обмана, заключению союзов, примирению после конфликтов и сочувственному утешению жертв агрессии». Общество шимпанзе, по его словам, – это «мыслящий социум», основанный на стремлениях, планах и стратегиях всех его членов[384]. Мы, люди, тоже делим с ними эти способности, в основе которых лежит сходство работы нашего мозга, сформировавшегося в ходе общей эволюционной истории. Шимпанзе для нас – поучительный пример того, как можно все испортить, и полезный урок того, как затем все исправить и вернуть к норме.
Пребывание рядом с шимпанзе вызывает у меня нескончаемый поток сравнений и оценок. То они кажутся замечательными, то ужасными – как, собственно, и мы сами. Когда мы подступаемся к ним со своим мерилом, они никак не вмещаются в наши оценочные рамки. Они – не мы. И если бы мы взялись судить самих себя по их меркам, то увидели бы, что мы – человекообразные обезьяны, особенно преуспевшие в изготовлении орудий, в военных действиях, в борьбе за статус, в подавлении других, что мы так же одержимы установлением границ и так же упорно следим за их неприкосновенностью, как и шимпанзе. А еще мы увидим, что гораздо дальше продвинулись в творчестве, умении сочувствовать, общаться и обмениваться информацией и что мы гораздо добрее, чем они. Человек – самый миролюбивый и сострадающий и одновременно самый смертоносный и разрушительный вид на Земле. Человеческая злоба и жестокость – отнюдь не отклонение, проявляющееся в отдельных маргинальных индивидуумах; это один из характерных компонентов нашего обычного культурного репертуара.
Нам так же трудно увидеть шимпанзе такими, какие они есть, как и самих себя. Мы воспринимаем шимпанзе только в нашем собственном свете. Но в нашей темноте мы многое упускаем. Если бы мы действительно поняли, кто мы такие и какими могли бы быть, мы бы осознали, что у нас есть выбор: предпочесть сочувствие как лучшее, что в нас есть, и перерасти то, что есть в нас самого плохого. Но тогда нам придется как следует вглядеться в зеркало и решить – если только мы способны на это, – какими же мы хотим быть на самом деле.
За те недели, что я провел здесь, мы нередко становились свидетелями буйства и агрессии. Как и в человеческих социумах, в сообществах шимпанзе возможны эпизодические проявления крайней жестокости, заставляющие нас столбенеть от ужаса. Некоторые случаи у шимпанзе Вайбира, свидетелем которых я был, исказили мое первоначальное мнение о них. Кэт говорит, что в последнее время уровень агрессии здесь действительно превышает норму. Она надеется, что постепенно это изменится в лучшую сторону.
Более того, никакой нормы в действительности не существует. По словам Кэт, «нынешний рост насилия не представляет собой "поведение шимпанзе", что бы под этим ни подразумевалось». Индивидуальные характеры, изменение среды обитания, соотношение полов, популяционные процессы – как и у людей, любой из этих факторов может повлиять на состояние сообщества. «Все шимпанзе разные, – настойчиво подчеркивает Кэт, – и на индивидуальном уровне, и на групповом». Для шимпанзе различия – это и есть норма.
Поначалу я искал ответ на вопрос: на что похожи шимпанзе? Кэт же хотела, чтобы я увидел, что шимпанзе не похожи ни на что и на кого. Я смотрел на них со стороны. А Кэт вглядывается в них изнутри. Поэтому в первую очередь мне следовало бы задать другой вопрос: кто такие шимпанзе?
Все это время Кэт старалась показать мне, что жестокость и неуемное честолюбие самцов, которые так поражали и огорчали меня, – всего лишь одна из сторон жизни шимпанзе. И Кэт приложила немало усилий, чтобы я понял: их жизнь складывается из множества вещей во множестве мест, будь то разные сообщества здесь, в Будонго, или по всей Африке, и уклады и нравы, царящие в этих сообществах, меняются от места к месту и с течением времени – совсем как в человеческих сообществах.
За сотни тысяч лет и вплоть до наших времен четыре генетически различные ветви шимпанзе обрели разные ответы на вопрос, как им жить в том месте, где они живут[385]. Восточные шимпанзе, включая и здешних, обитают в густом лесу. Западные населяют лоскутную местность, где саванны перемежаются лесными участками; иногда эти шимпанзе используют для сна и отдыха пещеры, мастерят длинные копья для охоты на галаго, едят больше термитов, чем любые другие их родственники, играют в воде (хотя не умеют плавать и панически боятся погружения с головой) и даже совершают переходы и кормятся по ночам. По социальному укладу западные шимпанзе больше похожи на бонобо. Их самки не уходят на периферию сообщества; все всегда держатся вместе. У них больше равноправия в отношениях полов. Они охотнее делятся мясом, без учета рангов и политических отношений между особями. За десятилетия изучения у них отмечена лишь пара случаев убийств, так что и по этому показателю они приближаются к бонобо с их почти нулевой смертностью от насилия. Так что едва ли можно сказать, что шимпанзе «обладают культурой». Они обладают множеством культур.
«Как бы то ни было, – прибавляет Кэт, – я все равно вижу шимпанзе в основном с хорошей стороны – даже если в некоторые годы, чтобы поддерживать в себе любовь к ним, мне очень-очень нужны розовые очки».
Итак, хорошо, главное я понял: нет такого существа, как «шимпанзе вообще»[386]. Все они разные, и живут по-разному, и могут меняться. Человеческие общества разнятся своими культурами, и группы шимпанзе, как мы успели убедиться, тоже разнятся. Те, кого люди называют просто «шимпанзе», – на самом деле множество существ, которые живут в разных местах, с разным укладом, в меняющейся со временем обстановке. И их такие разные жизни важны для них. А значит, они должны быть важны и для нас.
Настоящее время – то, в котором мы существуем, – очень трудное для шимпанзе. Африка хранит в себе самое далекое прошлое приматов. Вопрос в том, сохранит ли она их будущее. Пока что нет никаких гарантий. Звонкое уханье шимпанзе уже никогда не зазвучит в Бенине, Того, Буркина-Фасо и Гамбии[387]. В Гане
