Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Авдотья, видя это мгновенное замешательство, усмехнулась:

— Да ты никак решил, что я тя любиться сюда зазвала? Точно, по глазам вижу. Все вы, кобели, одинаковы… Ну так что? — нетерпеливо добавила она. — Слыхал, что спросила?

— Слыхал. Я — доктор.

Она вздохнула.

— Хорошо, коли так… На тебя вся надежа. Это ведь ты того офицера-то врачевал? Я прям диву далась, как скоро морда на нем зажила. Видать, хороший ты лекарь.

— Говори толком. Что случилось?

— Хворая я… По нашей, по бабьей части…

— Понятно. Рассказывай.

Это не заняло много времени — с первых почти слов Павел Романович угадал, в чем дело. Но догадка догадкой, а медицинский осмотр — вещь непреложная. Однако условия для столь деликатных манипуляций были не самые подходящие. Вот когда пригодился бы верный саквояж!

И все ж удалось. Очень кстати в горенке сыскались зеркальце в серебряной оправе и серебряные же чайные ложки в прикроватной тумбочке. Авдотья сперва сильно совестилась, но потом покорилась, стихла.

Роли теперь сместились: красная атаманша стала послушной пациенткой, а пленник — взыскующим врачом.

— Ну как? — спросила Авдотья. — Совсем худо? Ох, да у тебя ж руки в крови!

— Ничего. — Павел Романович покидал испачканные ложки и зеркальце на расстеленный по кровати рушник. — Черт, воды нету. Ладно.

Сел, вытер пальцы концом рушника (все равно выбрасывать), кивнул:

— Садись. — И, глядя в настороженные глаза, спросил: — Плод давно вытравляла? Отвечай как есть!

— Пять недель минуло. — В глазах ее плеснулся страх.

— В общем, так, — сказал Павел Романович. — Помочь тебе можно. Здесь где-то наверняка есть аптека. Если ее ваши молодцы не спалили, я приготовлю мазь. Но это на время, а по-настоящему тебе надо в больницу. В походных условиях излечить тебя до конца невозможно.

— В какую больницу?

— Да хотя бы в Харбин.

— Сдурел! Для меня там леченье простое: на два штыка в землю.

— Ничего. Обойдется, если мы с тобой вместе вернемся.

Авдотья замолчала, глянула с прищуром.

— Вон ты куда! Хоро-ош… От революции меня отворотить метишь?

Павел Романович пожал плечами.

— А много тебе она дала, революция?

— Мне-то? Может, и дала… Да что я — важно, чтоб обчеству стало привольно!

— Да уж, обществу нашему ныне куда как вольготно… — вздохнул Павел Романович.

— А вот ответь-ка, — перебила его Авдотья, — уморили вы нашего дида? Ей-богу, никому не скажу.

— Тогда зачем тебе?

— Надобно.

— Нет, — сказал Дохтуров, — не уморили. Даже помощника его не тронули. Получил тот по шее, и только. Да он разве не рассказывал?

— Из него ныне рассказчик негодный. Не знаю уж, чем вы его приласкали, а только поутру нашли мы его холодным.

Павел Романович несколько смешался. Да и что тут скажешь? Бил ротмистр, а проверить, каков результат, тогда времени недоставало. Впрочем, что теперь говорить.

— А знаешь ли, что ваш старик раны человеческим салом лечит? — спросил Дохтуров. — С живых людей кожу сдирает. Он сам — хуже зверя. Для чего он вам сдался?

Тут уж Авдотья пожала плечами.

— За ним — сила, — ответила она. — Чалдоны ему верят. Городские, конечно, смеются, да только много ли среди нас городских? Нет, без чалдонов тут революцию делать никак невозможно. А потому и без дида — никак… Хотя, — добавила Авдотья, — чуяло мое сердце, что не вашенских это рук дело. Видать, сам по себе сбег…

— И ты тоже беги, — сказал Павел Романович. — Покуда не поздно.

Она усмехнулась.

— Ништо… Останусь. За мной крови много. Да и без Стаценки скучно мне жить стало. Вокруг одни псы подподольные. Нету настоящего мужика. Вот разве ты…

— Беги, — мягко повторил Дохтуров.

Авдотья нахмурилась, затеребила платок.

— А коль отпущу, что делать станешь? — спросила она, глянув из-под бровей.

«И в самом деле, — подумал Павел Романович, — что теперь делать? Ведь обе наши затеи провалились. „Справедливый“ погиб, а литерный поезд предупредить уже невозможно. Равно как нельзя помешать красным подготовиться к его встрече».

— Вернемся, откуда пришли, — ответил он.

— К барышне своей?

— Да.

— И мстить нам не станешь?

— Не стану. Да и не собирались мы счеты сводить.

— Хорошо. Тогда отпущу вас. Только ты мазь-то мне сделай, не обмани.

Авдотья пошла к двери первой и на ходу еще махнула рукой — не торопись, мол. Провернула в замке ключ, и только взялась за дверную ручку, как в соседней комнате раздался такой вопль, что у Павла Романовича захолонуло сердце. Потому что подобным криком кричать может лишь человек, которому жизни всего ничего осталось. Или такая беда с ним стряслась, что будет похуже смерти.

В большую горницу они вбежали одновременно.

Павел Романович, которого врачебная работа всегда несколько отстраняла от действительности, содрогнулся — словно успел позабыть, что оставил здесь четверть часа назад.

А открылось следующее.

Чубатый казак стоял возле лавки, подле которой на полу лежал Симанович, закрывая руками окровавленное лицо. Казак склонился над ним, сжимая в пальцах сапожную иглу. С нее вниз свисало что-то объемистое, студенистое, похожее на крупную каплю.

— Ну, зри! Зри, говорю! — крикнул чубатый в остервенении. Был он потный, раскрасневшийся — похоже, разговорить еврея-фотографа оказалось труднее, нежели он полагал. — Нравится?! До чего довел, черт упрямый! Говори, что велено! Или второй тебе выдрать?

Он пнул лежащего носком сапога.

Симанович вздрогнул, отнял от лица ладони. Один глаз у него сверкал черным огнем, а вместо другого был жуткий багровый провал.

— Про… про… — Голос у него сорвался.

Спутники Леля глядели на происходившее с жадным интересом — старались не упустить ничего, дабы было потом что вспомнить. А вот самому Лелю приходилось не столь хорошо: лицо у него сделалось землистым, рот вдруг плаксиво перекосился. Он покачнулся за столом, и тут же его вывернуло наизнанку.

Расхристанные спутники, с сожалением оторвавшись от зрелища, двинулись помогать.

И в этот момент ротмистр, о котором все как-то позабыли, незаметно шевельнулся. Повел плечами, потом коротко двинул локтем — и державший его страж кубарем покатился в угол.

Чубатый оглянулся на шум. Бросил свою иглу, схватился за кобуры.

Ротмистр же вскинул правую руку к затылку и легким скользящим движением выхватил спрятанную на спине шашку. Сталь тихо прошелестела в воздухе, описала светящийся полукруг — и вскинувшийся было страж повалился с рассеченною на груди гимнастеркой.