Приключения 1977 - Михаил Божаткин

— Комаров взят под стражу в связи с убийством, — сказал Жаров.

— В качестве подозреваемого в убийстве, — поправил я.

— Именно. Более того, — продолжал инспектор угрозыска, — сам факт смерти Белоцерковца не был установлен.

— Он не вернулся в Ленинград. Это раз, — возразил Жаров. — Его никто больше не видел. Это два. Часы — три. Окровавленная рубашка — четыре, — перечислял следователь. — Ну, допустим, Белоцерковец не был убит на пляже 15 июня. Где же он?

— У Митенковой. Этот самый Домовой, — сказал Коршунов. — Музыку пишет? Пишет. И ведь, как говорят знающие люди, именно своим стилем. Из года в год хуже? А почему он должен сочинять лучше? Я в этих вопросах не разбираюсь, но как в его положении вообще можно было сочинять ее, музыку? Конечно, для него это единственная отдушина. Но добровольное заточение свое дело делает. Доходит человек. И душой и телом. Понятно, почему талант сошел на нет.

— Начнем с того: зачем ему прятаться у Митенковой?

— Напакостничал так, что испугался Комарова.

— Например? — Жаров был теперь в роли оппонента и наступал на Коршунова весьма напористо.

— Может, он стащил у Геннадия какую-нибудь идею, произведение. Плагиат называется. Бывает такое?

— Бывает, — милостиво согласился следователь.

— Вот он и говорит ему: «На тебе часы, они твои». Тогда это была большая ценность, не так ли, товарищ прокурор?

— Да-да. Часы имело меньше людей, чем сейчас имеют автомобили.

— Пускай не плагиат, а что-нибудь другое, — продолжал Коршунов. — Может, этот самый Белоцерковец заложил друга, выдал там что-нибудь. Иной раз предательство между друзьями паче любви к девушке разжигает вражду.

— Но почему это произошло именно в тот день? Они мирно провели 14 июня. Заметьте, Комаров пригласил Белоцерковца к себе домой, на день рождения.

— Об этом сказать не могу, — пожал плечами Коршунов. — Какая-то причина для драки была. Может, сестра? Гадать не хочу.

— Наверное, все-таки Митенкова, — подсказал Жаров.

— Может быть, и она, может быть. Во время драки Павел понял, что пощады от Комарова не будет. И бежал позорно к Митенковой. Хотя бы на время, пока улягутся страсти. Его побег приняли за убийство… А тут война. Пока Белоцерковец очухался, пришли немцы. Вот он и продолжал прятаться. Выйти нельзя: сын ответственного советского работника. Немцев прогнали — он теперь боится своих: дезертир. Так и просидел до наших дней…

— А Комаров? — спросил Жаров.

— Комаров, наверное, действительно погиб при бомбежке. — ответил Коршунов.

— Как это могла Митенкова спрятать в мирное время у себя парня, когда дома отец, брат? Девчонке-то еще восемнадцати не было… Соседи, слухи. Ведь Белоцерковец исчез до войны. Неувязочка, Юрий Михайлович. А Комаров к ней обратился в войну. Отец и брат на фронте, от матери нет известий. Совсем другое дело:

— А почему сразу к ней? Не обязательно. Он мог перебиться у кого-нибудь сначала. Смотрите, какое положение у того и этого. Павел — вольный казак, а не беглый арестант. Живи, где хочешь…

— И все-таки мотивы возможного приезда Белоцерковца к Митенковой и его страх, заставивший столько лет просидеть взаперти, для меня непонятны, — сказал следователь.

— Розыск Комарова был объявлен? — спросил я.

— Нет, — ответил Коршунов. — Семье объявили, что он погиб.

— А Белоцерковца разыскивали?

— Нет. — Инспектор угрозыска пожал плечами. — Его считали убитым 15 июня сорок первого года.

— Выходит, оба могли не только умереть, но и остаться в живых?

— Могли, — согласился следователь.

— Вполне, — подтвердил инспектор угрозыска.

10

Осень незаметно перешла в зиму. Последние недели года всегда пробегают быстро, второпях, рождая бумажную метель разных отчетов, справок, предложений и проектов на грядущий год. Кто-то сравнил январь в календаре с понедельником в неделе… Действительно, январь, как правило, всегда тянулся для меня долго и мучительно. Было очень много работы.

Под моим надзором находилось много дел. В том числе — которые расследовались органами милиции… Так что выделять Жарова особо я просто не имел времени. Хотя дело Домового числилось одним из самых трудных.

В начале февраля позвонил Межерицкий и весело произнес:

— Петрович, есть одна идея.

— Ну, дорогой товарищ, я тебя не пойму. То ты выступаешь против всяких отклонений от своей классической терапии, то тебя самого тянет на опыты.

— Диалектика, — сказал он шутливо. — Великая движущая сила любого мышления. Это Толстой сказал, что ненавидит людей, у которых раз и навсегда заведенный порядок в голове?

— Кажется.

— Я с ним согласен. Такой человек тусклый и вредный для себя и, главное, для окружающих. Он умер, и лишь тело продолжает жить. В общем, я еду в райцентр и могу обрадовать твою персону своей персоной.

— Заезжай, но в три у меня заседание исполкома.

— Ты успеешь…

Межерицкий, однако, задержался в больнице, и я из-за него опоздал в горисполком.

…С первых своих слов психиатр меня ошарашил:

— Захар, ты можешь достать путевку в Дом творчества? Хорошо бы на два срока…

— Вот это задача! Ну еще в местный дом отдыха — куда ни шло…

— Я бы тебя не просил, имея такие полномочия, как ты. Но если вы требуете от меня конкретных успехов, нужна путевка в Дом творчества, и обязательно композиторского. Мы теперь знаем прошлое больного. Ту пору, когда он еще учился в консерватории. Независимо от того, что вы предполагаете, — Комаров у нас или Белоцерковец. Самые сильные чувства, самые яркие воспоминания достаются нам из детства и юношества. Человек, например, с потерей памяти в старости может помнить именно эти ранние впечатления. Их он и может скорее всего вспомнить, если мы хотим попытаться заставить заработать память. Резюме. У нашего пайщика надо спровоцировать воспоминания детства или юности. Детство, наверное, невозможно. Юность — пожалуйста. Обстановку, в которой он варился в консерватории. Светлую, мажорную, еще не отягощенную свершенными деяниями. Такие воспоминания, которые доставили бы ему приятное. Творческие разговоры, дискуссии, споры о музыке, портреты великих композиторов, чьи-то экспромты на рояле или скрипке… Короче, дух творчества. И при этом — дом отдыха. Понимаешь?

— Даже очень. А не сбежит? — все еще не сдавался я.

— Куда? В Африку? — засмеялся Борис Матвеевич.

— Не знаю… В Зорянск, Лосиноглебск, Ленинград… Вдруг вспомнит все да такое натворит…