Звезды на приеме у психолога. Психоанализ знаменитых личностей - Рамиль Гарифуллин

— Естественно.

— Отсюда страдания, вы всё время чувствуете, вы не можете закрыться.

— У меня постоянные порывы бывают помочь человеку, в первую очередь откликнуться. Вот русская душа — она же. тянется к тем кто нуждается, для того, чтобы помочь как то, поучаствовать в этом. Первоначально мы всегда готовы откликнуться. Мы смотрим информацию по телевидению. Ребенок, у него лейкемия в крови, нуждается срочно, в деньгах, первая реакция — послать денег. Сразу первое — помочь пацану или девочке. Вторая реакция, а не может ли это быть аферой? И как приходит это, первый порыв уходит, ты начинаешь думать о том, что это афера. Послать куда-то деньги, на какой-то счет. Проще человеку отвезти денег в личном контакте дать, чем куда-то послать деньги.

(По-видимому, мой пациент нередко был жертвой манипуляции).

— А может в основе вашего успеха и лежит это сочувствие? Ощущение боли другого? И это видело и жюри и композиторы и музыканты. Саша то чувствительный, его надо отблагодарить, это не просто певец, который удачно взял форму стонущего, он сам по себе такой. Давай-ка Сашку отблагодарим!? Может основу тебя уже знали, ты создал ауру вот такого человека и это знали многие музыканты. Бывает, что певца знают как личность и на этой основе формируется аура и выбор и победа. Почему бы и нет?

— Я не был знаком с членами жюри до того как я вышел на сцену.

— Но тогда можно предположить, что они поняли это по исполнению.

— Но если даже говорить об исполнении, то я не могу сказать, что это было супер профессионально, даже при том что я очень волновался и голос дрожал, не всё было гладко. Просто. Там даже были люди гораздо профессиональнее. У меня был некий образ. Там всё сыграло роль, в моем выступлении, именно в эмоциях. Эмоции были на первом месте. Ее было гораздо больше, чем у людей, которые пели хорошо и более профессионально.

— Пропасти между имиджем и вами самими не было?

— Я был органичен.

— Об этом я предположил в начале нашего диалога.

— Имидж в котором я вышел, я был такой. И на тот период я соответствовал тому, что у меня был начёс на голове и кожаные штаны, красная рубаха и разодранная.

— Рыдающий — это не туфта. Туфтить никогда нельзя.

— Человек живущий, муравей такой, многие же люди живут так скучно и у них ничего в этой жизни не происходит. Вот они на работу, туда сюда, дома яичница, жена, телевизор, дети, школа. И вдруг что-то, вот он проходит мимо и вдруг видит человека валяющегося в грязи, но говорящего некие пророчества о нем или на будущее и он заинтересовывается, останавливается. И с этого момента меняется, может быть в корни его жизнь. Потому, что он смотрит на него и говорит некие вещи, которые потом меняют в корне его жизнь. Он приходит домой, собирает монатки и решает свою жизнь поменять.

— А вас самого это меняет? Беда наша в чем? Мы очень часто являемся духовниками для зрителей, а сами очень часто не имеем этого. Вот вас-то самих это меняет?

— Я вам скажу, значит я выхожу на сцену, я пою вещи, и потом я замечаю мужчину сидящего. Он сидит, плачет. Женщину плачущую. Я понимаю, что я своим искусством приношу людям такое, и бужу в них некие эмоции и чувства, которые в них не каждый день просыпаются в таком виде. Он не каждый день, этот мужик будет плакать. Но вот что-то я в нем разбудил такое. И я не знаю, что потом с ним произойдет. Но я знаю на будущее, что ко мне люди приходят, пишут письма мне, приходят люди, говорят вы знаете мой папа лежал присмерти и не мог двигаться, просто лежал и слушал радио и вдруг он услышал вашу песню «Берега» и всё, у него жизнь поменялась. Он ожил, у него проснулось какое-то самосознание и какое то стремление чуть-чуть жить. Он ухватился за это. Через мое творчество к нему это пришло. И для меня это дорогого стоит. Потому, что я не просто выхожу на сцену, не просто повеселить. Да, есть некие жанры. Вышли, потанцевали. Тоже выплеск энергии. Молодежи надо сходить. У них больше энергетики скапливается, чем в нашем возрасте. Им надо выпустить этот пар. Им надо покричать. Или некоторые спортом занимаются. У чемпиона Олимпийских игр и у рядового физкультурника, который только иногда может позволить себе пробежаться по парку, разные энергетические уровни накопления энергии. Выплеск энергии у каждого свой. И это очень важно для каждого человека. И вот моё ощущение того, что я делаю, я душу лечу, я занимаюсь именно на духовном уровне и уже давно это не просто песня. И вот это страдание. Вы говорите, что я страдаю, я в первую очередь сам страдаю. Потому, что если ты начнешь страдать для них, то это их не проймет, это будет фальш. Почему мы смотрим иногда фильм и смотрим, его коленным железом прямо по прикладу. И у нас мурашки бегут по коже, мы через себя это пропускаем всё. Вот некую ситуацию модернированную там. Мы это через себя пропускаем и у нас мурашки по коже бегут. Вот тоже самое, если я пою и у меня самого мурашки не бегут. Но если я собрался, сконцентрировался я весь отдаюсь этому. Я вложил всё туда. Я внутри весь и даже с закрытыми глазами знаю, что у меня еще пробежались мурашки по коже, у всего зала они сейчас бегут. Они все вместе со мной испытывают это ощущение. Но я пришел к этому не сразу, но когда я к этому пришел, я уже выдаю это как вещь, которую я уже сто раз испытал. Я понимаю, что делаю некие манипуляции с душами людей. Я не могу это контролировать, это нужно их всех вместе собрать, несколько тысяч в зале. Потом настроить их на определенную волну, на определенный лад. С первой песни ничего, я начинаю петь первую песню и они только пристраиваются. Потом уже, в середине концерта, уже пик, когда я могу эмоционально выплеснуть так, что они все начинают браво орать.

(Мой пациент глубоко осознаёт истинные механизмы влияния на аудиторию, что никогда ему не позволит страдать манией величия. Я её не обнаружил).

— Я уже давно почувствовал, что у вас есть способность влиять как оратор. Вы говорите складно, хорошо, можете рассуждать, общаться с аудиторией, правильно? Умение выражать, доносить. Но Александр Малинин представлен обществу как музыкант а не как умница и оратор. Но эту сторону я ощущаю и она есть. А в целом, если опять таки возвращаться к истокам прошлого, ведь мы же являемся жертвами прошлого, мы всегда находимся в диалоге с прошлым. Какие основные кульминационные слова, может быть травмы, может быть разговор какой-то вам слышиться? Вы до сих пор находитесь в плену диалога с отцом, с матерью и он до сих пор колдует над вами.

— Я говорил в самом начале, что я не готов выдавать информацию, которая незалитована. Я закрыт для обсуждения неких своих событий прошлых, которые я не хочу обсуждать.

(Мой пациент защищается, но защищается так искренно и ярко, что эта защита важнее, чем любая истина о личности моего пациента).

— В этом же ничего плохого нет.

— Я понимаю, но мне не хочется.

— Мои многие персоны четко заявляют диалоги с мамами, папами, сестрами, с учительницами, причем очень негативные.

— Я уже много чего высказал из своей жизни за что очень себя недолюбливаю. Есть некие вопросы, на которые я не буду отвечать.

(Опять защита отрицанием, но она такая искренняя, что раскрывает ещё больше моего пациента).

— Это тоже нормально. Это тоже информация.

— Вы для меня просто интересный собеседник. Человек, с которым мне интересно поговорить, но на журналиста всё таки, вы не похожи.

— Вообще в целом как вы думаете, я так предполагаю, раз не было контакта с мамой вы в интернате росли?

— Нет, я Интернетом совсем недавно стал пользоваться, я рос в семье, но жил сам по себе. Был отец, была полноценная семья.

— Нет, я просто спрашиваю. Это же глупо, за короткое время выискивать какие то связи с прошлым, рисовать эту картинку. Я сейчас чувствую какая то тревога есть по поводу того, что хочеться узнать, вы защищаете себя. Защита интеллектуализацией у вас большая. Вы можете говорить много, красиво, но не о себе. Но вы это всё равно о себе говорите. Как бы мы не говорили о ком то, мы всё равно говорим о себе. Я вижу, что у вас есть способность жестикулировать, выражать, показывать. Вы актерскую школу проходили?

— Да, я занимался пластикой и сценодвижением, сценической речью.

— Это ощущается определенно. А вообще в целом проблемы зажимов не было никогда, стрессов сценических?

— Почему? Есть.

— Есть?

— Конечно. Что касается поговорить. Мне проще спеть, чем поговорить со сцены. Не потому, что я не умею, я просто не готов. Для того, чтобы выйти на сцену и что-то сказать нужно всегда отрепетировать. Это закон социальный. Не так что, побыстрей бы спеть. Что-то нужно обязательно сказать, но не долго. Потому что если начинаешь говорить, нужно делать это красиво, умно, правильно и это должно быть интересно. Надо заинтересовать. А если просто что-то говорить, иногда еще косноязычно, иногда еще волнуясь. Вдруг теряется дикция, то лучше не говорить вообще, поэтому я стараюсь меньше говорить на сцене, больше петь. Иногда у меня бывают такие откровения. Мне хочется поговорить, я начинаю говорить и слышу из зала: "Пой давай!!» И вот когда ты услышишь это из зала, то ты понимаешь, что не стоило вообще говорить, лучше петь.