По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо - Александр Филимонов

По просьбе великого князя Роман посадил в Киеве на стол Рюрикова сына Ростислава, приходившегося Всеволоду Юрьевичу зятем Ему, однако, запрещено было помогать отцу, находившемуся рядом. Но Ростислав, кажется, не очень был этим огорчен. От Ольговичей возражений по поводу нового киевского князя не поступало, да и понятно — Киев представлял из себя довольно жалкое зрелище, разоренная ими же, Ольговичами, Киевская земля была уделом незавидным, да и с великим князем и Романом Галицким им без особой нужды ссориться не хотелось.

Таким образом зло было наказано и взаимный мир восстановлен. Роман, вернувшись в Галич, стал искать себе нового поприща славных подвигов, и скоро нашел его, обрушившись на Польшу, где горячо вступился за Лешка Казимировича в борьбе с его дядей Мечиславом.

Казалось, сама судьба помогает Роману за все прошлые мытарства, давая возможность отомстить всем его врагам. Старый Мечислав вскоре умер, зная, что Роман берет его города один за другим. Лишившись в лице Мечислава сильного противника, Роман двинул на его сына и так успешно воевал с ним, что вся Польша стонала в пламени пожаров, и теперь даже союзник Романов, Лешка, просил его оставить в покое польскую землю. Разгоряченный Роман требовал огромного выкупа — и золотом, и землями. Ему все это было обещано, только бы вернулся в свой Галич.

Тогда же на доблестного и могучего князя обратили внимание в Риме. Зная его как защитника христиан, хотя и не считая православных вполне христианами, папа римский решил, что заполучить в свои сети Романа Галицкого будет совсем не лишним. До папы Иннокентия Ш еще никому не удавалось привести русских в латинскую веру, и он надеялся обращением князя Романа прославиться среди своих предшественников и преемников, а также приобрести больше веса в глазах западных монархов. К Роману в Галич отправился папский посол, был принят при княжеском дворе и долго увещевал Романа Мстиславича, пытаясь доказать, что только покровительство папы римского может радовать истинного христианина, что папа, как наследник святого Петра, поможет князю Роману овладеть землями и городами, какими только тот пожелает. И порукой тому святое оружие папы — меч Петров. Роман, услышав про меч, тут же вынул свой. «Такой ли у папы? — спросил он. — Пока ношу его при бедре, другой мне не нужен. И я сам покупаю города кровью, следуя примеру наших дедов!» После чего папскому послу ничего другого не оставалось, как удалиться, потому что он не смог найти доводов против меча в руке Романа Мстиславича.

Действуя согласно с великим князем, Роман мог достичь многого, и великий князь на это надеялся. Все же два властителя Русской земли скорее договорятся между собой, чем двадцать. Всеволод Юрьевич предполагал, что Роман, подавив Ольговичей, станет хозяином Западной Руси, лежавшей по правую сторону Днепра, а сам он возьмет под себя левую сторону и Новгород. Делить им — двум великим князьям — будет нечего, да к тому же ни одному из них другого будет не одолеть. Равновесие станет одинаково выгодно обоим. А там уже, установив мир на веки вечные, можно будет подумать об упразднении княжеских уделов, что хотел сделать еще Боголюбский, чтобы стать единственным государем, что так необходимо Русской земле.

Но, видимо, еще рано было об этом думать: Роман внезапно погиб. Погиб случайно, нелепо. Тот, перед которым трепетали страны, кто наводил ужас на целые народы, нашел свою смерть от пущенной кем-то вслепую стрелы. Галич вновь остался без князя, огромный удел — без правителя. Опять зашевелились соседи в надежде поживиться, словно шакалы вокруг мертвого льва.

Смерть Романа посчитал достаточным основанием для своего расстрижения Рюрик. Хотя супруга и упрекала его в легкомыслии, но он-то как раз видел легкомыслие в том, чтобы сидеть в келье, когда опустел золотой трон, и не пытаться его занять. Расстриженный Рюрик, оставив супругу, теперь уже больную, в схиме[47], согнал с киевского трона родного сына, стал искать новой дружбы с Ольговичами, для того чтобы идти на Галич. После того как умер князь Игорь Святославич, потомков Ольгова рода совсем некому стало удерживать от бесчинств.

Южная Русь была ввергнута в новую страшную войну.

Глава 40

Когда Всеволод вошел к жене, она спала или просто лежала с закрытыми глазами. Для удобства ей подкладывали множество мягких подушек, и среди этой пышности княгиня Марья выглядела еще меньше, чем была. За время болезни она превратилась в былинку, и Всеволод мог носить ее на руках, не. напрягаясь. Правда, делать ему этого не приходилось.

Отношение великого князя к Марье, как он сам считал, не стало хуже. Он был уверен, что до сих пор любит ее той самой любовью, которая выше простого плотского влечения. Но порой его раздражало состояние жены, никак не менявшееся — она и не выздоравливала, и не умирала. И тогда он спрашивал себя: неужели та девушка, ставшая потом молодой и красивой женщиной, и эта сморщенная старушка — княгиня Марья? Можно ли свою любовь к той, давшей ему столько счастья, переносить на эту, со временем будто становящуюся все более чужой, незнакомой? А сам он? Не изменился ли и он столь же разительно, как княгиня Марья, хотя сам этого не ощущает? Может, его душа за долгие годы так же высохла и сморщилась, как тело жены? А если так, то стоит ли убеждать себя, что по-прежнему жива их юная любовь, дороже которой ничего, пожалуй, в жизни у него не было?

Но потом Всеволод каждый раз корил себя за бессердечие, каялся перед Марьей, рассказывал ей, что творится у него в душе. После приступов раздражения он испытывал к жене прилив жалости и сострадания, чувствовал вину перед ней, хотел ее загладить. Хотя — что он мог сделать для жены? Только прийти к ней лишний раз, поговорить ласково, ободрить, зная, что в словах ободрения мало проку, и княгиня это понимает.

Сегодня, однако, Всеволод Юрьевич зашел к ней потому, что ему передали: она просила зайти. Это случалось в последнее время так редко, что ради этого зова великий князь оставил дела, а их было немало, и срочных. Константин отправлялся в Новгород заменить Святослава на княжеском столе — немыслимо было даже представить, сколько хлопот этому сопутствовало. Только подобрать нужных людей — и то голову сломаешь. Да ведь нужно еще и Константина ко всему подготовить: решение посадить его в Новгороде давно зрело у великого князя, а созрело внезапно — даже для него самого, не то что для Константина. Одних наставлений дать надо столько, что, если бы перечислять их подряд, наверное, целого дня не хватило. Но тут прибежали, сказали: княгиня зовет. Все бросил — и к ней.

Княгиня или спала, или не слышала, как он вошел. Чтобы не испугать жену, Всеволод тихонько позвал:

— Марьюшка…

Старушка открыла глаза, увидела мужа, чуть улыбнулась. Как ни изменилась она, а в улыбке ее на миг угадывалась та княгинюшка, прежняя, ласковая, чуть лукавая, с родимым пятнышком на виске. Но только на краткий миг. Теперь пятнышко разрослось во весь висок, стало страшным.

— Митюшка. Хорошо, что пришел, — тихо сказала княгиня. — Мне поговорить с тобой надо.

— Поговорим, Марьюшка. Тебе удобно ли?

— Повыше бы меня поднять. Позови кого-нибудь, пусть метя посадят.

— Зачем звать? Я сам. — Всеволод наклонился к жене, просунул руку под спину, поднял, подложил подушек. Не часто касался ее — не любил того ощущения чуть брезгливого страха, возникавшего у него, когда он дотрагивался до невесомого тельца, бывшего когда-то таким желанным.

— Спасибо, Митюшка.

— Не за что. — Всеволод Юрьевич сел на стулец, на котором обычно сидела Елена. — Ну, о чем говорить будем?

Сказал как всегда — слегка снисходительно, но сразу понял, что сегодня так не надо. Глаза жены смотрели на него прямо и строго.

— Детей надо собрать, — сказала княгиня. — Прощаться буду.

— Как это — прощаться? — спросил Всеволод. Не понял слов жены, подумав, что она имеет в виду Константина, уезжавшего вскоре.

— Потому что постричься нужно мне. Пора уж, — сказала Марья. Вздохнула и добавила: — Я умру скоро, Митюшка.

На этот раз Всеволод промолчал. Нечего было ответить. Что же, может, так оно и лучше — в монастырь. Мысль об этом ему много раз приходила в голову, но княгиня говорила, что не оставит детей, не уйдет в монахини, пока не почувствует, что пора. Теперь, видно, почувствовала.

Значит, опять что-то заканчивается в жизни. Когда-то он лишился матери. Потом — умирали дети. Потом они больше не умирали, но Всеволод лишился жены. Теперь предстоит лишиться этой маленькой старушки. Это будет скоро. И жизнь покатится дальше.

— Марьюшка, Марьюшка, — проговорил Всеволод. — Ты прости Меня.

— И ты, Митюшка, меня прости.

Всеволод судорожно подавил непонятно откуда взявшееся рыдание. Но оно вернулось, и он затрясся, уткнувшись лицом в ладони. Марья ласково смотрела на него, но казалось, что и ласка эта дается ей с большим трудом. Не было у нее уже сил ни на что.