Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

пастухов и сельских пейзажей, дышащих покоем. В первой картине, которая, по общему мнению, принадлежит ему, — «Цыганка и солдат» — мы получаем типично джорджонезскую фантазию: случайная женщина, обнаженная, если не считать накинутой на плечи шали, сидит на своем сброшенном платье на мшистом берегу стремительного потока, кормит ребенка и с тревогой смотрит по сторонам; позади нее простирается пейзаж с римскими арками, рекой и мостом, башнями и храмом, диковинными деревьями, белыми молниями и зелеными грозовыми облаками; рядом с ней симпатичный юноша держит пастушеский посох — но богато одетый для пастуха! — И он так доволен этой сценой, что не замечает надвигающейся бури. Сюжет неясен; картина означает, что Джорджоне нравились красивые юноши, женщины с мягкими формами и природа даже в ее гневных настроениях.

В 1504 году он написал для семьи, понесшей утрату в городе, где он родился, «Мадонну из Кастельфранко». Она абсурдна и прекрасна. На переднем плане Святой Либерале в блестящих доспехах средневекового рыцаря держит копье для Девы Марии, а Святой Франциск проповедует в воздухе; высоко на двойном пьедестале сидит Мария с младенцем, который безрассудно склонился со своего высокого постамента. Но зеленая и фиолетовая парча у ног Марии — это чудо цвета и дизайна; одеяния Марии ниспадают на нее морщинами, прекрасными настолько, насколько вообще могут быть морщины; на ее лице та нежность, которую поэты изображают в снах; а пейзаж уходит в леонардовскую таинственность, пока небо не растает в море.

Когда Джорджоне и его друг Тициано Вечелли получили задание расписать Фондако деи Тедески, Джорджоне выбрал стену, выходящую на Гранд-канал, а Тициан — на сторону Риальто. Вазари, рассматривая фреску Джорджоне полвека спустя, не смог разобрать ни головы, ни хвоста в том, что другой зритель описал как «трофеи, обнаженные тела, головы в кьяроскуро… геометры, измеряющие земной шар, перспективы колонн, а между ними мужчины на лошадях и другие фантазии». Однако тот же автор добавляет: «Видно, насколько Джорджоне был искусен в обращении с красками на фреске».34

Но его гений лежал скорее в концепции, чем в цвете. Когда он писал «Спящую Венеру», ставшую бесценным сокровищем Дрезденской галереи, он, возможно, думал о ней в чисто чувственном плане, как о манящем образовании молекул. Несомненно, она таковой и является и знаменует переход венецианского искусства от христианских к языческим темам и чувствам. Но в этой Венере нет ничего нескромного или вызывающего. Она спит, небрежно обнаженная под открытым небом, на красной подушке и в белом шелковом халате, правая рука под головой, левая служит фиговым листком, одна совершенная конечность протянута над другой, поднятой под ней; редко когда искусство так имитировало бархатную текстуру женских поверхностей или так передавало грацию естественной позы. Но на ее лице выражение такой невинности и покоя, какие редко сочетаются с обнаженной красотой. Здесь Джоджоне поставил себя вне добра и зла и позволил эстетическому чувству преобладать над желанием. В другом произведении — «Шампанском празднике» или «Пасторальной симфонии Лувра» — наслаждение откровенно сексуальное, но опять-таки невинное, как у природы. Две обнаженные женщины и двое одетых мужчин наслаждаются отдыхом на природе: патрицианский юноша в дублете из сверкающего красного шелка играет на лютне; рядом с ним растрепанный пастух мучительно пытается преодолеть разрыв между простым и культурным умом; дама аристократа изящным движением опустошает хрустальный кувшин в колодец; пастушка терпеливо ждет, когда он уделит внимание ее чарам или ее флейте. Ни одно понятие о грехе не приходит им в голову; лютня и флейта сублимировали секс в гармонию. За фигурами возвышается один из самых богатых пейзажей в итальянском искусстве.

Наконец, в «Концерте во дворце Питти» желание забыто как неуместный примитив, а музыка — это все, или она становится узами дружбы, более тонкими, чем желание. До XIX века эта «самая джорджонезская» из всех картин35 регулярно приписывалась Джорджоне; теперь многие критики приписывают ее Тициану; поскольку вопрос остается спорным, оставим авторство Джорджоне, потому что он любил музыку только рядом с женщиной, а Тициан достаточно богат шедеврами, чтобы выделить один своему другу. Слева стоит плюгавенький юноша, немного безжизненный и отрицательный; монах сидит за клавикордом, его прекрасно прорисованные руки лежат на клавишах, лицо повернуто к лысому клирику справа от нас; клирик кладет одну руку на плечо монаха, а в другой держит виолончель, лежащую на полу. Закончилась ли музыка или еще не началась? Это неважно; нас трогает безмолвная глубина чувств на лице монаха, чьи черты были утончены, а все чувства облагорожены музыкой; кто слышит ее еще долго после того, как все инструменты умолкли. Это лицо, не идеализированное, а глубоко реализованное, — одно из чудес живописи эпохи Возрождения.

Джорджоне прожил короткую жизнь, и, судя по всему, веселую. Похоже, у него было много женщин, и он залечивал каждый разбитый роман новым, который вскоре начинал. Вазари сообщает, что Джорджоне заразился чумой от своей последней любви; все, что нам известно, — это то, что он умер во время эпидемии 1511 года в возрасте тридцати четырех лет. Его влияние уже было огромным. Дюжина мелких художников-«джорджонеистов» писали сельские идиллии, разговорные пьесы, музыкальные интермедии, маскарадные костюмы, тщетно пытаясь передать утонченность и законченность его стиля, воздушные нотки его пейзажей, бесхитростный эротизм его тем. Он оставил двух учеников, которым предстояло произвести фурор в мире: Себастьяно дель Пьомбо, который уехал в Рим, и Тициано Вечелли, величайший венецианец из всех.

5. Тициан: Становление: 1477–1533

Он родился в городке Пьеве, расположенном в Кадорском хребте Доломитовых Альп, и эти суровые горы хорошо запомнились ему в пейзажах. В девять или десять лет его привезли в Венецию, и он стал учеником Себастьяно Цуккато, Джентиле Беллини и Джованни Беллини. В мастерской Джованни он работал бок о бок с Джорджоне, который был старше его всего на год. Когда тот самый Китс из кисти открыл свою собственную студию, Тициан, вероятно, стал его помощником или соратником. Он находился под таким глубоким влиянием Джорджоне, что некоторые из его ранних картин приписываются Джорджоне, а некоторые из более поздних — Тициану; неподражаемый «Концерт», вероятно, относится к этому периоду. Вместе они расписали стены Фондако.

Из-за чумы, унесшей жизнь Джорджоне, или из-за моратория, наложенного на венецианское искусство войной Камбрейской лиги, Тициан бежал в Падую (1511). Там он написал три фрески для Скуолы дель Санто, запечатлев чудеса святого Антония; если судить по их