Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри

То, что после 1907 года рабочее движение оказалось на полулегальном положении, объясняет, почему расстрел рабочей демонстрации на Ленских золотых приисках в апреле 1912 года вызвал такой бурный всплеск протестов, местами вылившийся в самые непредсказуемые формы. Стачки и демонстрации, часто под политическими лозунгами, вспыхивали и угасали; их возглавляли молодые, квалифицированные и нетерпеливые рабочие, не желающие признавать никакого внешнего руководства. В 1913–1914 годах большевики, лучше уловившие это настроение, сумели бросить вызов меньшевикам и приобрести решающее влияние в нескольких профсоюзах. Но даже они часто оказывались застигнутыми врасплох бунтарским настроением рабочих. Накануне войны, в июле 1914 года, в некоторых промышленных районах Петербурга рабочие возвели баррикады.

То, что рабочие не верили в существующий порядок, прежде всего объясняется отношением правительства к их движению. Как было заявлено на митинге на одном из петербургских заводов через год после начала войны, в сентябре 1915 года: «Мы будем защищать наше отечество, когда нам дадут полную свободу формировать трудовые организации, полную свободу слова и печати, свободу на забастовку, равноправие всех национальностей России, восьмичасовой рабочий день и когда помещичья земля перейдёт к беднейшим крестьянам».

Пресса

Одной из сфер, где после 1905 года гражданское общество шагнуло далеко вперёд, стали средства массовой информации, главным образом пресса. По данным официальной статистики, количество периодических изданий в России с 1900 по 1914 год утроилось, тогда как число газет возросло в десять раз. Резкий скачок произошёл сразу после 1905 года; затем процесс продолжался благодаря ослаблению цензуры и стремительному росту политического сознания, сопутствующего созданию Думы и политических партий. Не так легко оценить число читателей, но, похоже, к 1914 году каждый второй или третий взрослый в России регулярно читал газеты. Значительную часть читателей составляли крестьяне. Что касается городов, там большинство взрослого населения, включая простых служащих и рабочих, интересовалось прессой. Начали выходить газеты, предназначенные специально для полуобразованной, бедной части городского населения, например, газета «Копейка», на второй год публикации распространявшаяся уже в количестве 250 тысяч экземпляров.

Поражает не только распространение прессы, но и объём поставлявшейся информации и разнообразие выражаемых мнений. В 1905 году правительство отказалось от предварительной цензуры, отменив её даже для изданий, содержащих менее 160 страниц, но оставило за собой право штрафовать, приостанавливать издание и закрывать печатные органы, которые «публиковали ложную информацию», «поощряли беспорядки» или «провоцировали враждебность населения к официальным лицам, солдатам или правительственным учреждениям». В провинции сохранение чрезвычайного положения и относительная финансовая уязвимость газет и журналов часто давали властям возможность остановить распространение нежелательной информации. Но в больших городах, особенно в Петербурге и Москве, редакторы нередко шли на риск — лучше заплатить штраф, но возбудить интерес у публики и увеличить продажу. Закрытые журналы часто возобновлялись после недолгого перерыва под другим названием.

Задачу редакторов в немалой степени облегчало существование Думы. Они могли публиковать всё, что говорилось во время заседания палаты, так как, по сути, всего лишь передавали информацию, содержавшуюся в официальных стенографических отчётах. Например, в январе 1912 года октябристская газета «Голос Москвы» попыталась опубликовать письмо эксперта-богослова, высказавшего предположение, что Распутин принадлежит к еретической секте хлыстов и, следовательно, не должен регулярно посещать двор и влиять на политику церкви. Весь тираж конфисковали, но Гучков представил запрос в Думе, содержавший полный текст письма, и таким образом сделал его доступным всем газетам страны, благодаря чему письмо получило гораздо более широкую огласку, чем если бы не было запрещено.

В этом смысле Россия внезапно стала частью мира XX века, со всеми проблемами сенсационности, свободы прессы и её ответственности. Газеты с восторгом сообщали жуткие детали преступлений и скандалов. Волна терроризма, всё ещё достаточно высокая в 1907 году и пошедшая на убыль только позже, предоставила талантливым журналистам огромный материал, чтобы пугать публику и разжигать аппетиты к очередным новостям. Интригующие и сенсационные детали дела Азефа передавались газетами день изо дня. В популярности им не уступали слухи и намёки о религиозной деятельности и сексуальных похождениях Распутина.

Значительная степень свободы прессы, несомненно, помогала как дискредитировать власти (включая самого императора) в глазах населения, так и усиливать политический конфликт, определяющийся социально-экономическими и этническими мотивами. С другой стороны, газеты представляли также и новый образ русской нации. То, что газеты обращались к рабочим и крестьянам, не отличая их от других классов населения, уже предполагало какое-то национальное единство. Этому способствовали и растущее внимание к русской культуре и искусству, а также чествования писателей и мыслителей, апогеем которых стал 1910 год, когда умер Лев Толстой. Частые репортажи из нерусских регионов порождали интерес и гордость у читателей, чувство принадлежности к имперскому сообществу, определявшемуся не только царём и православной церковью.

Переоценка позиции интеллигенции

Все новые и непривычные возможности для контакта с народом подвигнули общественность, и интеллигенцию как её радикальное крыло, к попытке переоценки позиций, которые они занимали в течение долгих десятилетий неустойчивых отношений с народом. Поражение революции 1905 года поставило под вопрос привычное мнение, согласно которому образованная часть общества автоматически отождествлялась с народом и должна была служить ему. Опыт близкого общения показал: у масс имеются свои интересы, и они вовсе не обязательно согласны принять руководство вышестоящих. Этот опыт также обозначил опасности мировоззрения, не придающего значения ценностям собственности, закона и культуры. Данные ценности имели крайне важное значение для интеллигенции: без них ей нечего было предложить ни народу, ни даже себе, и наверняка невозможно было создать гражданское общество. Духовный аскетизм прежнего поколения интеллигентов теперь казался неуместным.

Человеком, который более чем другие олицетворял переоценку роли интеллигенции, был Пётр Струве, экономист и некогда марксист, ставший одной из ведущих фигур в «Союзе освобождения» и редактировавший его журнал. Как член партии кадетов, Струве был депутатом Второй Думы и своими глазами наблюдал крайнюю фракционность и разрозненность российских политических сил. Он всегда придерживался той точки зрения, что правительство со своим неуважением к законности и тенденцией к разжиганию массовых предрассудков и есть главный виновник тяжёлого положения России. Но после 1905 года Струве возложил ответственность за случившееся и на интеллигенцию: она так же, как и правительство, презирала законность, а поощрение классовой войны морально было ничем не лучше пособничества властей антисемитскому насилию. Интеллигенты были «духовными наследниками казаков» в своей приверженности якобы благородным идеалам, которые на деле означали разрушение государства. В противовес Струве с похвалой отзывался о «консервативных силах», в начале XVII века отодвинувших казаков, чтобы перестроить Россию на «государственно-национальном принципе».

Работы Струве, написанные после 1906 года, свидетельствуют о первом ясном осознании «левыми» интеллектуалами того, что государство само по себе может представлять какую-то ценность, в силу того, что она возвышается над полем битвы политических партий и социальных интересов и независимо от того, кто в данный момент сидит в правительстве. Струве сыграл ведущую роль в появлении в 1909 году сборника статей «Вехи», который осуждал интеллигенцию за её вклад в политическое банкротство страны. Почти все авторы, подобно Струве, когда-то были марксистами, ушедшими от марксизма по философским соображениям и присоединившимися к «Союзу освобождения» и затем кадетской партии, только чтобы разочароваться в тактике «Врагов слева нет!».