Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Он принял решение осмотреть поутру это свое новое место положение в небесах. Утром он будет искать неведомое устье тьмы.

Луна запаздывала. Кисти звезд свисали над землей. Он чувствовал: горное плато разлеглось под ним чудесной мягкой постелью и плывет, купая его в пространстве… Летит навстречу звездам. Он все ближе к таинственным звездам, звезды ближе и ближе к его ложу. Вот они разрослись, огромные, стали как луны. Развешиваются над головой, словно светящиеся лампады. Шепчут ему что-то на ухо на своем таинственном языке. Его сморила дремота. Он забылся сном на своем облачном ложе. Укрытый красочно расшитым одеялом планет Неведомого и Недоступного.

Глава 7. Сосуд

«…Когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; И высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы;

— Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодцем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.

Суета сует, сказал Екклесиаст, все — суета!»

1

Поднялся… Поднялся. Поднялся!

Облетела равнину радостная весть. Этой новостью обменивались как паролем: «Поднялся джинн в страну джиннов».

Радостную весть донесли до Тамгарты. И она спрятала свое лицо в комнатах и заплакала. Сообщили дервишу, и он еще раз побежал в вади камеденосной акации. Радостную весть отправили Тафават, чтобы она могла похвастаться перед супругом, а она улыбнулась хитрой и загадочной женской улыбкой. Вестники проследовали дальше. Они покинули пастбища и становище и вошли с вестью в вечно полутемные переулки Вау. Шептались победно в его уши, словно делятся с ним аирским талисманом-сокровищем. Город заплясал с аирским кокетством, да вдобавок увенчал победу ликующим кликушеством и воплями. Равнина слышала это ликование из горла принцессы впервые. На открытом пространстве между Вау и остатками былого поселения-становища стояло взъерошенное привидение в голубой одежде, разглядывало благих вестников и любопытных ротозеев в безмолвии долгожителей.

Власть солнца пошатнулась, оно пошло на запад. Тронулась церемония покоя, предшествующая умиротворению.

Он увидел Ахамада. Тот встал по соседству. Они прошли в северную часть пустыря. Удалились от праздной толпы, погрузились в молчание. Ахамад заметил, как Уха бросал взгляды украдкой в сторону небесной вершины, закутанной в лисам облаков, однако никто из двоих не осмеливался нарушить священный обет молчания ни единым словом. Даже когда они признали факт своей встречи и уселись вместе в пустыне друг против друга, и Ахамад копнул событие своим «мол, поднялся», то Уха, вместо того, чтобы как-то прокомментировать, подпрыгнул в тот же час и потребовал от Ахамада разгласить новость среди подростков и девиц и готовиться праздновать. Ахамад следил за его поведением с грустью, а затем произнес недовольно:

— Имам бросил нас на произвол судьбы и уже в могиле посмеялся над нами. Нет радости в душах имамов. Теперь я уверовал.

Уха не ответил. Ахамад продолжал:

— Следовало бы тебе жертву принести, Ты плату-то ему не давал. Если б пожертвовал ему верблюдицу, перестал бы джинн лазать. Почему ты жертву не приносил? Обещание, брат, не шутка. Обет — это долг на шею, а торжественный обет перед мертвыми — обет перед Аллахом.

Уха никак не прореагировал. Помолчав немного, принялся говорить о празднике вожделения юных.

2

Пустырь заполнился до краев любителями шумного веселья, людьми вожделения. Они явились из племени, из Вау, из следовавших мимо караванов. Женщины сбились в стайки, а вокруг закружились мужчины. На горизонте, за горами замерцал молодой полумесяц. Заныла одинокая струна. Ей ответили в унисон глотки нетерпеливых своими сопутствующими аханьями и побудительными вскрикиваниями. Вытянулись тонкие пальцы, вымазанные хной, украшенные перстнями, отлитыми и выкованными из лунного металла, забормотали барабаны грусти и радости.

Двое друзей явились и встали поодаль. Их голубые праздничные одеяния выиграли вдвойне от всей их загадочности и многозначительности. Обоюдная серьезность придавала им вид истуканов пустыни или ночных привидений. Оба безмолвствовали — смиренно, терпеливо, выжидающе. Препоручили души султану напевов. Всю Великую Сахару, пляшущую и бурлящую, рассекли они этим своим кратким воздвижением. Тем временем явилась принцесса со свитой и присоединилась к женскому кружку.

Сердце Ухи плясало и рвалось из клетки. Он наклонился к спутнику. Обе их огромные чалмы сблизились, будто бодались. Жизнь проснулась в идоле. Привидение шевельнулось, оторвалось от своего торжественного двойника. Присоединилось к мужской компании. Стройность рядов нарушал одинокий парень с обнаженной головой. Парень двинулся и проник в женский круг. Луна показала голову, поднялась над вершинами гор. На открытом пространстве разлилось робкое слабое свечение.

Наконец, выступила принцесса. Она покинула толпу в одиночестве, без приближенных. Ни одна невольница и служанка не последовали за ней.

Вереница мужчин распалась, они уступали ей путь. Она пересекла площадку праздника вожделения. Оставшийся идол сдвинулся и преградил ей дорогу.

Они пошли вместе, бок о бок, молча, и покрыли довольно большое расстояние в направлении северной степи. Лунный свет осмелел, заявил о себе в полную силу. Круглый нежный лик освободился от пут робости и разорвал вуаль рождения и невинной чистоты.

Она, наконец, сказала:

— Если молодой месяц заявился с вуалью стыдливой и пыльной, так это прямая весточка от южного назавтра и еще намек на разные прочие новости. По крайней мере, так утверждают предсказатели в Аире.

— А наши предсказатели-пастухи говорят, что южный с равнины не уйдет, покуда население не перестанет обменом золота промышлять. А прочие новости, так они вообще не прекращались с тех пор, как Срединная Сахара превратилась в рынок купеческих торгов и споров.

Такая провокация больно задела ее, она взялась за оборону своего Вау:

— Она была мертвой землей, мы возродили ее своим городом, открыли в Вау торговлю и вернули пустыне жизнь.

— Была она чистой и невинной, а вы попрали все это торговлей. Ничто не отнимает так много, как дающая себе полную волю торговля.

— В торговле — тайна жизни. Торговля — обмен, а обмен — это жизнь. Ты что, отрицаешь, что обмен — это жизнь?

— Разве осмелится смертный отрицать тайну созданий? Что, неужто способен убогий человек, явившийся неведомо откуда этим самым обменом, вторгнуться в божественную тайну? Ты все же не забывай, что разница между обменом человеческим и божиим обменом что разница меж творцом и твореньем…

— Сотворенному ничего не остается, как вести диалог с Творцом. Ему непременно надо было начать это делать с тех пор, как его решительно низверг Всемогущий из царства и опустил на самое дно. А Всемогущий был первым, кто заключил договор, повесил завет на шейку глиняному кувшину, когда отправил его в изгнание. Так ведь говорили, будто Он сказал ему в назиданье, что будет благословлять его шаги и деяния и не отступится от него, пока сотворенный сей будет следовать завету и будет продолжать вести диалог свой. В диалоге сем — любовь к Всемогущему и секрет связи глиняного сосуда с первоосновой, с царствием небесным. Если бы не диалог, не поставил бы Он его своим наместником в Сааре.

— Это толкование больше походит на богохульство магов. Эти тексты все отправлены вкраплениями религии магов.

Когда народ Азгера бессилен что предпринять в толковании божественного, принимается в нас камни метать, тексты маговские. Будто и Коран не содержит специального высказывания о том, что человек сотворен наместником Аллаха на земле.

Здесь именно и прячется хитрость магов. Они опираются на коранический текст, а затем ввергаются с ним в дебри. А ежели войдет коранический текст в дебри Неведомого, выйдет оттуда уже под иной маской. Под маской негров и магов.

Побивание магов камнями — есть оружие немощи.

Я признаюсь, я вовсе не являюсь факихом-толкователем религии мусульман, однако я в состоянии утверждать, что человек-еретик извратил завет всего лишь падением в Сахару. Он предал завет. И если диалог был свидетельством связи его с первоначалом небесным, то он и его исказил, когда позволил алчному гулю привести себя к обмену-торгу, дабы извлекать из золота ценность для занятий обмена любовью. Сахара нас всех научила, что человек не нуждается ни в чем, кроме любви, если хочет обессмертить свой род и вид. А она, эта мудрая старуха, которую мы зовем Сахарой, показывает нам ежедневно, как вершится жизнь одним лишь небесным подчинением. Плодится недород, и плачут твари. Небо дает свой ответ и собирает облака, чтобы пролить любовь на землю. Семена пробуждаются, и оживают растения. Цветет испанский дрок, и лопается земля от сокровищ трюфелей. Газели и бараны находят пищу, и птицы плодятся. Ветер спешит, и разлетаются цветы с пыльцой и множатся повсеместно. Изжаждавшиеся дерева подхватывают ее насладиться любовью и творят из нее жизнь. Жизнь, к диалогу с которой побудил нас господин небес и пустынь. И что же, потеряем мы что-нибудь, если ограничим себя этим диалогом? А если вернемся к дьявольскому обмену, о котором ты заговорила? Что с жизнью случится, если мы перестанем заниматься металлом, прекратим обмен прегрешениями да усладами? Я готов об заклад побиться, что Аллах сотворил земное наместничество для твари своей кровной, которая удовольствуется первоначальным диалогом — подражанием Всевышнему, подражанием, которое позволяет жизни не прерываться в обмене любовью, а не для того дьявольского создания, что не спит, а дни и ночи коротает в единственной нужде — сделку торговую совершить.