Восемь белых ночей - Андре Асиман

открываю тебе больше, чем в больших. Пусть его там больше нет, он не выйдет тебе навстречу, все равно, давай сегодня заглянем туда, прежде чем останемся вдвоем и нагими – откроем мамино шампанское, и, если выяснится, что явился неотступный Дон Жуан, мы все вчетвером весело выпьем за Новый год, а потом мы помчимся обратно на Сто Шестую улицу, оставив Вдову Клико и Дома Периньона отделять дурное от доброго в их жизнях. В такси я скажу: надеюсь, ты нынче не зазомбированная. «Не зазомбированная», – ответишь ты.

«Ну просто совсем не зазомбированная». Как это в духе Клары.

Клара, скажи еще раз, что ты не зазомбированная.

Просто совсем не зазомбированная. Доволен?

Очень, очень.

В винном магазине, где я рассчитывал купить для вечеринки несколько редкостных бутылок, длиннющая очередь: протянулась подковой вдоль всего прилавка. Нужно было раньше пойти с Олафом. Правильно он переживал сегодня днем.

Тогда бог с ними, с бутылками. Цветы? Цветы я пошлю завтра. Собственно, их нужно было послать на прошлой неделе. Бог с ними, с цветами, тоже.

Мне хочется одного: сесть, как на прошлой неделе, когда разыгралась метель, в автобус М5 – снаружи почти ничего не видно, но я признателен этому снегу, который будто испускает дух, как только изможденные бледные хлопья соприкасаются со стеклами. Время от времени, в свете огней у парка Риверсайд, мне удается разглядеть льдины, что плывут по Гудзону, точно застрявшие лоси, что терпеливо продвигаются вниз по течению. Хруп, хряп, хряп. Сегодня я даже не стану заходить в квартиру к Кларе, направлюсь прямиком к Гансу и Гретхен. Выйду на Сто Двенадцатой улице, будто вновь по ошибке, попытаюсь заблудиться, как в тот вечер, когда поднялся вверх к памятнику Сэмюэлю Тилдену, и на миг вновь представлю, что оказался во Франции, благодаря сенбернару, или благодаря тому, что город выглядит сегодня таким средневековым, или благодаря слиянию сновидения и предвкушения – они заставляют думать, что я шагнул в фильм, который сам же и проецирую на экран, фильм, где снег падает так покойно, что все, на что он ложится, предстает зачарованным и нетленным. Явлюсь на вечеринку, меня поприветствует Гретхен, которая приросла к входной двери, оставлю в гардеробе пальто, на сей раз не потеряю номерок, поторчу в гостиной у пианино, прежде чем взять себе выпить, постою возле елки, именно там, где стоял неделю назад, – и кто знает, может, мы прикинемся совершенными чужаками, потому что ей это нравится не меньше, чем мне, и, когда она протянет руку, чтобы пожать мою, я ее остановлю и спрошу: вы – знакомая Князя, а она ответит: а вы, наверное, голос из вчерашнего тейлефона? Он самый, он самый. И мы сядем у того же самого окна, она принесет еды, а потом мы будем вдвоем бродить из комнаты в комнату по этой огромной квартире, выпьем чего-нибудь вроде пунша, хотя терпеть не можем пунш, отправимся вниз, как и в прошлый раз, по запруженной гостями лестнице, откроем дверь, ведущую на балкон, и постоим там вдвоем, глядя на берег Нью-Джерси, пытаясь отыскать тот же луч, что вращается над Манхэттеном, подумаем про Белладжо, Византию, Санкт-Петербург и вспомним, что в ту ночь видели вечность.

Сейчас перед мысленным взором разворачивался весь вечер – так разворачиваются желания, про которые известно, что они будут исполнены: перемещение с балкона в кухню, потом наверх, в оранжерею, Павел и Пабло, три грации, Муффи Митфорд с двумя ее невыносимыми дочерями – мысли мои плывут мимо сугроба возле памятника Сэмюэлю Тилдену, мимо вьюги на прошлой неделе, мимо Ромера и городка Сен-Реми с его черепичными крышами, который возник передо мной на закраине Гудзона как видение плавучего города, изобретенного специально для нас с Кларой.

Хочется снова выйти с ней на балкон – пусть потушит сигарету в снегу, пусть носок ее ноги столкнет окурок на машины, припаркованные внизу в два ряда, пусть снег сомкнет над нами сияющие белые ладони, безвременные, зачарованные. А по ходу дела будет столько искушений. Ролло опять станет заступаться за Инки: «Да чтоб тебя, женщина!» Кто знает, может, явится и сам Инки и станет молить ее снова – худощавый и щеголеватый, уведет ее в уголок, который большинству гостей неведом, а мне придется стоять и гадать, следует ли вмешаться или лучше просто стоять и гадать, пытаясь сообразить, разжижились ли их отношения до обычной дружбы или не разжижились вообще, может, ей наплевать, даже если он прыгнет с балкона, несмотря на всю дружбу; не бывает дружбы после любви, опаленной любви, мосты сжигают, а с ними заодно и причалы. Мы будем стоять рядом среди других, и Клара внезапно попросит отпустить ее на пару минут и, встав с Орлой и Бэрил посреди комнаты, без всякого предупреждения запоет арию из «Кавалера розы», а я буду отводить глаза, потому что знаю себя, еще одна секунда – и я разрыдаюсь, а если я разрыдаюсь – что ж, ну и ладно, она подойдет ко мне, опустит ту самую руку, что тогда стискивала меня столь свирепо, мне на лицо и скажет: эта песня для вас, Князь, это мой запоздалый подарок на Рождество одному человеку – вдруг он любит меня меньше, чем я люблю его. Я знаю себя, знаю, что не устою перед искушением, увлеку ее в переполненный гардероб и, притиснув к шеренге надушенных норковых шуб, спрошу в упор: хочешь от меня детей, хотя я понятия не имею, куда катится моя жизнь, да или нет? Да. Думаешь, мы будем счастливы вместе? Да. В какой момент завершится эта выдумка? Не знаю, никогда не знала… Я ответила на все твои вопросы? Да. Ты уверен? Вроде бы. Она отпросится еще на минутку, я скажу – хорошо, она куда-то умчится, а я потом буду ждать, и ждать, и ждать снова – пока наконец до меня не дойдет, как и на прошлой неделе, что она взяла и исчезла. Инки. Ну конечно! Мог бы догадаться.

Тут-то я и решу уйти, уйти хотя бы для того, чтобы не показать всей глубины своего отчаяния и потрясения, всех упований на то, чтобы вечер завершился по-иному. Попрошу свое пальто, надену его и тихо шагну за дверь, потом дойду до парка Штрауса, дойду быстрым шагом – вдруг она заметила, как я ухожу, и побежала следом. В парке я рухну на скамейку и останусь сидеть, как сидел всю неделю в надежде, что Клара все-таки пошла следом спросить, чего это я ушел так