Дочь Голубых гор - Морган Лливелин

Они ехали по спокойной стране, в не самое худшее из времен года, и в глубине души Дасадас сокрушался, что никогда не сможет постичь магию, которой владеет его спутница.

Живот женщины пух с каждым днем, и по вечерам под ее глазами темнели следы утомления.

– Нам надо остановиться, – вновь и вновь настаивал Дасадас.

– Я хочу ехать дальше, – упрямо твердила она, и спорить с нею было совершенно невозможно.

Чтобы не причинять Дасадасу боль, она не объясняла ему своих мотивов, пока наконец его настойчивость не вынудила ее открыться.

– Может быть, Кажак уже бежал из кочевья, – сказала Эпона. – Его положение было почти безнадежным, но я не думаю, чтобы он покорно ждал, пока шаманы с ним расправятся. Может быть, он тоже уже направляется на запад. Во всяком случае, я должна опередить его, в противном случае ему грозит большая беда.

– Мы никогда больше не увидим Кажака, – уверенно сказал Дасадас. – Нам даже не следует называть его имя; произнося имена покойников, можно привлечь к себе их внимание, а это может плохо для нас кончиться.

– Ты ничего не знаешь, Дасадас, – мягко проговорила Эпона. – Кажак не мертв. И духи тех, кто перешел в мир иной, не всегда бывают нашими врагами: Кажак, конечно, не был бы им. Но он не мертв.

– Откуда ты знаешь?

Она положила руку на живот.

– Я знаю.

Она была убеждена, что знает, и все же временами ее одолевали сомнения. По ночам, лежа на земле, она вспоминала слова Уиски: «Чтобы заглянуть в будущее, требуется много смелости, к тому же то, что ты там увидишь, может опалить тебе глаза». Но ведь она друидка, у нее должен быть провидческий дар. Если она обладает истинной верой, она может заглянуть в будущее и увидеть там живого Кажака.

«Вспомни и другие слова Уиски, – заговорил дух. – Друид должен уметь обуздывать себя, уметь противиться искушению».

«Да», – молча согласилась Эпона. Шаманы не смогли противиться искушению, они захватили власть и грабастают все, что могут, алчными руками, но из этого может проистечь только зло. Образу жизни скифов, их обычаям и традициям может быть нанесен непоправимый ущерб; все это может подвергнуться уродливым искажениям.

Но это не ее забота. Она должна думать о своем племени. О своем народе. Только о своем народе: ведь она и ее ребенок возвращаются домой.

Путь был долгим и трудным, но ее сердце радостно пело на каждом шагу. Ее как будто направляли чьи-то незримые руки. Ее как будто несло потоком воды. Наконец-то она поступает в соответствии с узором своей судьбы, и отныне все должно пойти гладко.

Она возвращается домой.

Они загнали кобыл в мелкую заводь, чтобы те напились воды и пощипали траву по берегам, и уже расседлывали коней, когда поняли, что допустили большую оплошность. Но было уже слишком поздно.

Из-за вершины лесистого холма вынырнул отряд воинов.

ГЛАВА 31

Судя по их внешнему виду, это были даки. Белокурые мускулистые люди в бронзовых доспехах, вооруженные метательными копьями и мечами. Увидев, что это не одна из тех пестрых шаек грабителей, которые разбойничали на торговых дорогах, нападая на торговцев, Эпона испытала вначале чувство облегчения.

Но это чувство длилось недолго. Предводитель даков, человек с выдающейся вперед челюстью, в бронзовом шлеме, украшенном пером, знаком его главенства, показал на нее и завопил:

– Это она, кельтская женщина. – И все даки кинулись к ней.

Она и Дасадас отчаянно отстреливались, укладывая каждой стрелой по одному человеку. Но враги превосходили их численностью, и около двух десятков даков подбежали к Эпоне и Дасадасу и схватили поводья их коней. Они упорно отбивались, теперь уже кинжалами и мечами, но Эпоне, в ее положении, трудно было сопротивляться, и хотя Дасадас сражался как одержимый, даки скоро его одолели.

Охваченное ужасом, их небольшое кобылье стадо помчалось по дороге и через несколько мгновений скрылось из виду.

Предводитель стащил потрясенную Эпону с седла. В этот миг она пожалела, что не дала серому жеребцу сигнал, означающий «Убей врага», по которому тот пустил бы в ход свои смертоносные копыта и зубы. Можно было подумать, что новая жизнь, которая зародилась в ее чреве, удержала ее от такого зверского убийства.

– Это наверняка та самая женщина, – радостно прокричал предводитель. Он сорвал войлочную шапку с головы Эпоны, которую держали двое его людей, и ее волосы рассыпались по плечам.

– Рыжевато-золотистые волосы, большой живот, признак беременности, – удовлетворенно сказал он. – Точь-в-точь, как ее описал крестьянин.

– Какой крестьянин? Что все это значит? – спросила Эпона, не подавая вида, что она испугана.

– Ты вылечила хромого пони, принадлежащего крестьянину, который взамен напоил и накормил тебя и разрешил твоим кобылам попастись в его загоне, – объяснил дак. – И этот крестьянин теперь только и рассказывает о тебе, с большим восторгом. Ты произвела на него сильное впечатление.

К этому времени беременность Эпоны стала настолько очевидной, что она уже не могла переодеваться мужчиной и, хотя и с неохотой, перестала это делать. Сожалеть об этом, однако, было слишком поздно. Рано или поздно кто-нибудь все равно разоблачил бы ее; она поняла это, как только дак объяснил причину ее пленения.

– За твою поимку на юге назначена высокая цена, женщина. Вот уже больше года некий фракиец по имени Проватон только и говорит, что о тебе. Его дядя, богатый скотовод, даже отправил небольшой отряд на восток, на твои поиски, но им не повезло: они встретились со скифами и лишились и лошадей, и голов. Все знают о тебе, кельтская женщина; на всех конных ярмарках, во всех торговых центрах только и толков, что о тебе. И когда прошел слух, что тебя видели в здешних местах, мои люди и я решили сами заняться твоими поисками. Мы продадим тебя за хорошую цену. В этом году на невольничьем рынке не будет выставлено ни одной такой ценной рабыни, как ты, верно, ребята? – Он, ухмыляясь, оглянулся через плечо на своих товарищей, разделяя с ними свое ликование, как собирался разделить предполагаемую выручку за нее; и в этот момент, когда внимание его было отвлечено, Эпона прыгнула на него.

Так неожидан и силен был этот прыжок, что ей удалось вырваться из рук державших ее людей. Они тотчас же попытались ее схватить, но к этому времени, воспользовавшись переполохом, Дасадас тоже освободился и ловко орудовал своим кельтским мечом и кинжалом. Никто не ожидал, что беременная женщина может так быстро двигаться и так яростно сражаться. Эпона не стремилась никого убивать; разя своим кинжалом, она только стремилась пробиться сквозь окружающих ее даков и достичь своего серого скакуна, который, к ее величайшему удивлению, не ускакал вместе с кобылами, как это сделал гнедой конь Дасадаса.