Падение Софии (русский роман) - Елена Хаецкая

Она шептала все тише, я наклонялся все ниже к ее уху.

— Он все и сделал, Харитин-то, он всё уладил… — заключила Софья. — Ольга — та упрямая оказалась, отбивалась, Харитин потерял браслет. Возвращался потом в пещеру, браслета не было… Кто забрал его? Ваш Серега? Его поблизости видели… Харитин хотел убить и его, да я не позволила. Видите, Трофим Васильевич, я все же добрая…

Она помолчала, облизала губы. Я увидел, что у нее живой лицо сделалось как у трупа, зубы выступили вперед, а глаза провалились.

— Теперь уходите, Трофим Васильевич, — шепотом приказала Софья. — И Витольда заберите, не надо мне его. Солнце восходит.

Она зевнула, словно готовилась спать.

— Харитина… не обижайте…

Я собрался с силами и поцеловал ее в лоб. Она не пошевелилась, ничего не сказала, только уголок ее рта чуть приподнялся.

Витольд отошел от окна.

— Браслет не забудьте, Трофим Васильевич, — будничным тоном произнес он.

Я забрал браслет, и мы вышли из комнаты, оставив дверь открытой.

За ночь выпало много снега. Серое небо сделалось жемчужным, набухло светом. Наступала последняя неделя перед Рождеством.

Софью похоронили по церковному обряду, но не в Лембасово, а за сорок верст, в Агафьино. Распоряжаться похоронами пришлось мне — так было указано в завещании, которое она оставила. Я больше ничему не удивлялся. Наверняка Софья все распланировала заранее и уж конечно догадалась, что я приеду выслушивать ее исповедь.

Народу в Агафьинской церкви было совсем немного — несколько прихожан, оставшихся после службы, я с Витольдом и Макриной да еще почему-то Лисистратов. Лисистратов все время плакал и под конец совершенно превратился в квашню, но потом зашел в одну маленькую распивочную и возвратился гораздо более бодрый.

Макрина не ушла из церкви и после выноса гроба, все ходила по святым, ставила свечки и со всхлипами прикладывалась. Я заплатил могильщикам, гроб закопали на местном кладбище, потом отметили могилу деревянным крестом. Витольд заметно скучал, однако оставлять меня без присмотра не хотел, таскался следом и помалкивал. Лисистратов сказал над свежей могилой прочувствованную речь, но его никто не поддержал, и скоро он удалился.

— Интересно, где сейчас Харитин? — задумчиво проговорил Витольд, когда мы с ним шли к электромобилю.

По дороге с кладбища я хотел забрать Макрину, поэтому мы опять заехали в Агафьино. Макрина сидела возле церкви на деревянной скамеечке и беседовала с церковным сторожем. Тот был одет засаленно и имел благостный, улыбчивый вид, а говорил неспешно, то и дело оглаживая двумя пальцами губы в бороде.

Завидев меня, Макрина встала, поклонилась сторожу и смиренно посеменила в сторону электромобиля.

— Спасибо, что не бросили меня, вдову, здесь, за сорок верст от родимого крова, — молвила Макрина и опять поклонилась, теперь уже электромобилю.

— Макрина! — строго сказал я, выглядывая из окошка. — Перестаньте точить елей. Конечно, я за вами заехал, мы ведь договаривались… И при чем тут «вдова»? По-вашему, если вы вдова, так у вас какие-то особые привилегии? Это ведь муж у вас помер, а не вы.

Макрина, придя в себя и утратив большую часть благообразности, деловито полезла в электромобиль. Дверца закрылась, мы тронулись с места.

— Кому, интересно, она завещала «Родники»? — спросил, глядя на дорогу, Витольд. — Неужели Харитину?

— Нет, — ответил я.

Он покосился в мою сторону.

— Вы видели завещание?

— Только ту часть, которая касалась моей роли на похоронах… Официально оно будет опубликовано завтра. Но Харитину она ничего не оставила. Готов поспорить.

Я оказался прав. Софья завещала «Родники» детям Михаила Аркадьевича Вельяминова, сыну и дочери в равных долях. Завещание было неожиданным, но на сей раз никто из оставшихся Мышецких не сделал даже слабой попытки его оспорить. Во вступительной части Софья прямо говорила, что в годы молодости своей любила Михаила Аркадьевича; она надеется, что семейство полковника Вельяминова простит умирающей старухе ее воспоминания, которые она забирает с собой в могилу.

Жена Вельяминова, с которой все мы познакомились по приезде полковника с семейством в Лембасово, оказалась довольно милой миниатюрной женщиной. Она горела, как тихая свечка, ровным огоньком, целиком поглощенная мощным светом, исходившим от ее божества — самого Вельяминова, рослого, с мощным красным загривком, с веселыми, широко расставленными глазами и нечеловечески прекрасными усами. Она была сильно удивлена признанием Софьи — и приятно, и неприятно в одно и то же время. Однако присущее этой даме здравомыслие заставило ее смириться с давним романом мужа и принять дар умершей его возлюбленной, если не ради себя, то ради детей.

Миновал январь. Снег лежал теперь повсюду, густой и пушистый.

В конце января, когда закончились долгие рождественские каникулы, в Петербурге при большом стечении журналистов прошло слушание по делу Матвея Свинчаткина. Матвей был практически оправдан. Бороды он, кстати, не сбрил, как грозился, но сильно ее облагородил. Суд обязал его возместить убытки всем потерпевшим. Каюсь, я ссудил его для этого деньгами, за что он посвятил мне фундаментальный труд — «Этнографический очерк народа фольдов» («Дорогому, неоценимому другу, Трофиму Васильевичу Городинцеву, без которого написание этой книги стало бы невозможным»), а также помог Витольду окончить диссертацию по ксеноэтнографии (палеонтология была пока оставлена) и взял его с собой в следующую экспедицию.

Градоначальник официально объявил фольдов гостями Санкт-Петербурга и устроил в их пользу благотворительный бал. Фольды были приглашены в Мариинский дворец. Лучшая публика получила возможность пообщаться с этими «удивительными дикарями», и в журналах появились замечательные по яркости и экзотичности фотографии. Очерки публиковались самые разнообразные. В основном превозносилась первобытная простота фольдов (давно утраченная так называемым «цивилизованным человечеством»), описывались их странные, подчас трогательные обычаи. Печатались даже небольшие разговорники, причем слова на языке фольдов, такие, как «еда», «любовь», «женщина», «петь (кричать)» и так далее, давались русскими буквами. «Русский алфавит прекрасно подходит для передачи звуков их певучего языка, если не считать цоканья, для которого, несомненно, следует сочинить особые значки», — ссылаясь на профессора Свинчаткина, писали журналисты.

На собранные средства нанят был корабль, который без лишних приключений доставил фольдов к их родной планете. Расставание «удивительных дикарей» с Матвеем Свинчаткиным было самое трогательное.