Лондон. Биография - Питер Акройд

Таким образом, не только ночью, но и днем от горожанина требовалось «искусство хождения по лондонским улицам». Старались придерживаться некоторых правил. Женщинам давали дорогу ближе к стенам домов, чтобы толпа не выталкивала их на мостовую; надлежало помогать бредущему ощупью слепцу. Никогда не спрашивай дорогу у ученика – эти юные озорники славились обыкновением засылать чужаков невесть куда. Лучше всего было попросить помощи у лавочника или мелкого торговца. Хочешь справить нужду – ищи какой-нибудь двор или «укромный уголок». На Уотлинг-стрит и Ладгейт-хилл лучше не соваться – там несметные толпы; куда удобней Стрэнд и Чипсайд, где тротуары пошире. Однако, на какой бы крупной улице ты ни оказался,

Вот и газетчик с новостями дня,Уж крик везде, грохочет мостовая,Спешит торговец, лавку открывая.

В начале XIX века социальное разграничение профессий и районов города сопровождалось появлением различных резко очерченных городских типов. В восемь и десять утра совершали обход вест-эндские почтальоны в красных униформах; из Ист-энда в сторону центра отправлялись уличные музыканты и старьевщики. Клерки, работавшие в частных фирмах, шли по Стрэнду к Адмиралтейству и Сомерсет-хаусу, правительственные же служащие обычно приезжали на Уайтхолл и Даунинг-стрит в четырехколесных «брумах».

Утренний людской прилив – вот что это было. Журналист XIX века Дж. О. Сейла хорошо знал его составляющие: «Кассира частного банка можно узнать по белой шляпе и кожаному жилету, биржевого брокера – по обыкновению нестись по Ладгейт-хиллу в догкарте, а порой в тандеме… еврея-комиссионера – по аляповато-роскошной одноконной карете… кондитера и мыловара – по удобному двухместному экипажу», а владельца склада – всего-навсего «по гетрам».

Между девятью и десятью утра омнибусы доставляли тысячи людей к Английскому банку, а на Темзе многочисленные «быстрые чумазые пароходики» забирали пассажиров с пирсов Челси и Пимлико, у Хангерфордского и Саутуоркского мостов, у моста Ватерлоо и Темпла, чтобы высадить у Лондонского моста. Аппер-Темз-стрит и Лоуэр-Темз-стрит были «полны муравьиного копошения щеголеватых клерков, диковинно разбавленных торговками рыбой и портовыми грузчиками».

Лондонское утро было «жадно» до людей, и, столь же ненасытные, «вскоре их заглатывают прожорливые конторы». И не только конторы, но и мастерские, склады, фабрики. В питейных заведениях открывались бары. Недолгий свой бизнес вершили торговцы печеной картошкой и кофейные лоточники. В Вест-энде уже вовсю трудились чистильщики обуви и коммивояжеры, а совсем неподалеку во дворах и переулках из домов выплескивалась громадная армия бедняков. В XIX веке бытовало выражение: «От них уличную дверь насилу закроешь», и даже в бедных кварталах утро приносило с собой «отчаянную, яростную веселость», словно начало дня с его невзгодами могло породить лишь истерический отклик.

Повседневная жизнь Лондона подчинена жесткому, настойчивому ритму. Открывается и закрывается биржа, наполняются клиентами и пустеют банки Ломбард-стрит, вспыхивают и гаснут огни магазинов. В последние десятилетия XIX века поезда и омнибусы доставляли из пригородов в центр громадные множества пассажиров. То, что город всасывает утром, он извергает вечером – так поддерживается его сердцебиение, извечная пульсация людской энергии и массы. Именно это имела в виду Шарлотта Бронте, писавшая: «Я повидала Вест-энд с его парками и прекрасными площадями, но Сити мне нравится куда больше. Сити намного серьезнее; его бизнес, его быстрота, его шум – все это такие серьезные явления, виды, звуки… Вест-энд развлекает, Сити – глубоко волнует». Ее «глубоко волновал» сам процесс городской жизни, осуществлявшей на свой манер ритмичность ночи и дня.

К шести вечера, когда по удару часов почтовые служащие запирали ящики для писем, бизнесмены и их клерки уже успевали покинуть Сити, оставляя эту часть города лавочникам и все убывавшим в числе жителям. Людской прилив сменялся отливом – по тысячам улиц горожане возвращались в свои дома. Как писал Диккенс о своих героях в финале «Крошки Доррит», «спокойно шли они вперед, счастливые и неразлучные среди уличного шума, на солнце и в тени, а люди вокруг них, крикливые, жадные, упрямые, наглые, тщеславные, сталкивались, расходились и теснили друг друга в вечной толчее»[101], чтобы вновь явиться на следующее утро.

И если бы эти люди проснулись пятьдесят или сто лет спустя, они, несомненно, смогли бы влиться в инстинктивное движение часа пик. Есть, впрочем, одно отличие. Окажись лондонец XIX века в Сити XXI столетия – скажем, на Чипсайде в сумерки, когда конторские служащие и компьютерные операторы расходятся по домам, – он изумился бы упорядоченности и единообразию их шествия. Возможно, он приметил бы знакомый тип или распознал выражение задумчивости, а то и тревоги на ином лице; может быть, ему не в новинку был бы и прохожий, что-то бормочущий себе под нос; но эта общая тишина, этот недостаток человеческого тепла и дружеского разговора вполне могут вызвать беспокойство.

Лондонские радикалы

Масонский «дом заседаний» на Кларкенуэлл-грин. Он составил часть того ритуала неповиновения и наказания, с которым этот маленький участок Лондона был связан не одну сотню лет.

Глава 51

Кларкенуэлл, где твой родник?

У Артура Макена есть рассказ с описанием места в Стоук-Ньюингтоне, где иногда можно увидеть волшебный пейзаж, а изредка даже и войти в него. Возможно, это где-то рядом с Эбни-парком – несколько запущенным кладбищем близ Стоук-Ньюингтон-Хай-стрит. На этой улице жил Дефо, здесь же нехотя ходил в школу Эдгар Аллан По. Зачарованное место это мало кто видел, и мало кто даже имеет о нем понятие – но видевшие не могут говорить ни о чем другом. Рассказ (он называется «N») написан в начале 1930‑х годов, но впоследствии внимательному взору являлись и другие волшебные места Лондона. Увидеть их и почувствовать их силу может всякий, кто того пожелает. Один из таких участков – окрестности Кларкенуэлл-грин.

Вопреки второй части названия, здесь нет никакой особенной «зелени»; это небольшая площадь, окруженная домами, посреди которой находится вышедшая из употребления общественная уборная. По обе стороны – узкие улицы, от которых, в свой черед, ответвляются другие улицы и переулки. На «грин» имеются рестораны, два паба, коммерческие конторы, офисы архитекторов и консультантов по «пиару». Словом, типичный и рядовой участок центрального Лондона. Но поблизости дает о себе знать и иной, более древний город. Совсем рядом с Кларкенуэлл-грин – фрагменты церкви XI века и странноприимного дома при монастыре, где группировались рыцари-тамплиеры и рыцари-госпитальеры; церковная крипта сохранилась до наших дней. Чуть южнее крипты – ворота Сент-Джонс-гейт начала XVI века. Они тоже сохранились. В северной части Кларкенуэлл-грин в Средние века был «родник клириков», давший этому месту название. В XVIII и начале XIX столетия о роднике напоминал лишь сломанный железный насос, вделанный в фасад жилого здания; впоследствии насос восстановили и забрали стенкой из толстого стекла. Здесь же находилась сцена, где «с незапамятных времен» разыгрывались мистерии, и надо сказать, что Кларкенуэлл не одну сотню лет славился своими спектаклями. Есть сведения о том, что во дворе гостиницы «Красный бык» к востоку от Кларкенуэлл-грин в театральном представлении впервые приняли участие женщины. Это один из многих примеров преемственности, которой Кларкенуэлл и его окрестности пронизаны до самых глубин. Но начинать – так уж лучше с начала.

По археологическим данным, в доисторические времена здесь располагалось поселение или стоянка – следовательно, эта часть Лондона была непрерывно обитаема в течение многих тысячелетий. Унылость или дряхлость, которую подметили здесь такие разные писатели, как Джордж Гиссинг и Арнольд Беннетт, возможно, объясняется усталостью от долгого человеческого житья с его заботами и бедами.

Впервые район упоминается в ранних документах собора Св. Павла: в VII веке он вошел во владения епископа и каноников этого церковного учреждения. В XI веке Вильгельм I пожаловал эту землю, лежавшую в пределах поместья Степни, одному из самых удачливых своих сподвижников – Ральфу Фицбрайану, который стал кларкенуэллским ленным владельцем, обязанным рыцарской службой епископу Лондонскому. Здесь стоит отметить, что Кларкенуэлл находился за городской чертой Лондона и принадлежал к графству Миддлсекс.

Наследники Ральфа, став владельцами поместья Кларкенуэлл, пожертвовали землю и постройки двум религиозным организациям. Примерно там, где сейчас стоит церковь Сент-Джеймс, возник женский монастырь Сент-Мэри, а немного юго-восточней, по другую сторону Кларкенуэлл-грин, был основан монастырь рыцарей-госпитальеров Сент-Джон-оф‑Джерусалем. Так что начиная со Средних веков Кларкенуэлл знали и отличали по его связям с религиозным, духовным миром. Будучи первым монастырем, принадлежащим Ордену иоаннитов (госпитальеров), Сент-Джон-оф‑Джерусалем служил сборным пунктом для крестоносцев; постепенно он рос и присоединял к себе соседние участки. Женский монастырь Сент-Мэри тоже не упускал случая расшириться, но, как всегда бывает, жизнь города в свой черед нет-нет да и прорывалась сквозь его стены.