Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон

затылком, одетая в синее платье. Сама Эйвис была одета в простую юбку и кофту. У красоты одеяния всегда неброски. Она быстро окинула взглядом танцпол, но меня не заметила. Затем она заняла место у сцены вместе с Синим платьем, и обе встали спиной к плотному певцу-экскаваторщику в бабочке и с усами. Сейчас или никогда! Я поднялся, стараясь удержать бутылки под одеждой в равновесии. Женщина среднего роста схватила меня за рукав и утянула к себе. Сейчас я увидел, что это Гюнна с Высоты. Мокрые от пота пряди приклеились к ее лбу, она что-то нечленораздельно лопотала мне. Кто-то подмигнул мне и громко задал умный вопрос: «Удалось каргу объездить?» Я поднял глаза и увидел, что это Улыбающийся Одуванчик на лугу жизни. Он скрылся в танцующей толпе, а я улучил момент, высвободился от Гюнны и протиснулся к сцене. Они все еще стояли там. Эйвис недовольно смотрела на танец. А ее голова была полна вчерашними событиями. После школы она зашла домой к Гвюдмюнду Доброму, неся под мышкой математический предлог для своего визита. Он жил в Доме Нансена – ядовито-желтой клетушке из рифленого железа на склоне, рядом с Морским домом. Когда Гвюдмюнд открыл ей дверь, он уже заранее густо покраснел: он увидел ее приближение с Пляжной улицы. Увидев его, она тотчас поняла, что ничего у нее не выйдет, но все равно наврала, что не справилась с задачками из домашнего задания, получила чашку безвкусного кофе и села на голубую табуретку у кухонного стола, покрытого пластиковой скатертью, наблюдая, как он варит свое лицо над маленькой плитой «Равха»[135]. Ей предстояло провести здесь четыре невыносимых часа. Он с исключительной тщательностью решал каждую из задач, а ей в глаза посмотрел всего два раза. В первый раз – когда она, просидев там два часа, торопливо спросила:

– Кто хозяин этого дома? Он принадлежит тебе?

– Нет, этот дом построил в 1935 году Гвюдбранд Магнуссон; он тогда был здесь капитаном, а после войны переехал в столицу. А назван этот дом в честь норвежца, которому принадлежала древесина, которая пошла на постройку. Он хотел возвести дом для своей невесты-датчанки, но еще до завершения всех работ утонул. А сейчас этот дом принадлежит Сьёпн Эллевсен. Она телефонистка. А я у нее временно снимаю.

Во второй раз их взгляды встретились, когда она поцеловала его на прощание в маленьких, как у сарая, дверях. Час был уже поздний, и они красиво помолчали один сумеречный миг, а потом она напечатлела ему на губы прощальный поцелуй, но про него нельзя было сказать «только пригубить, но не погубить»: она задержалась у его губ дольше, чем ей было нужно. Она не могла сказать, вправду ли он почувствовал ее язык до того, как она перестала: а ей вдруг втемяшилось прекратить эту попытку как следует поцеловать своего учителя. На нее внезапно обрушилось предупреждение: тогда он останется с ней навсегда. А она не могла так поступить с ним. Она не могла навязать своего ребенка ему, использовать его, как преступники используют людей для обеспечения алиби. Для этого Гвюдмюнд был слишком хорошим. Она попрощалась с ним и направилась домой, неся под мышкой шестнадцать полностью решенных мудреных задачек, но эта самая большая задача так и осталась нерешенной. Он же остался стоять в окне без штор, и лицо у него было как у человека, который может просчитать что угодно, но только не поведение женщины.

У нее было время вспомнить все это, пока я медленно приближался к ней. Так долго, робея, я шел через танцпол к самой сцене. Я чувствовал себя как человек, у которого в сердце мышь. И все же я шел к ней. Я быстро заглянул в глаза вокалисту на сцене, и он слегка улыбнулся мне во время пения: «Ведь ласковый свет карих глаз твоих, красивых и мягких, меня пленил…». Никогда в жизни мне не было так паршиво. Я проплыл между сценой и танцполом, и выражение лица у меня было как у отца, только что изнасиловавшего собственную дочь… Она посмотрела на меня: взгляд был тяжелый. Я громко спросил ее: «Что… Что нового слышно о Турид?» Она посмотрела на меня так, будто мое имя – Хроульв.

Нам даны девять жизней, но лишь одна фраза, которую мы произносим. То же самое я говорил девушке в «Волне» в 1933 году: «Что нового слышно о Гвюдрид?» Та девушка с севера жила на улице Бергстадастрайти у Гвюдрид Тороддсен. Нам даны девять жизней, а биография только одна. А любовь сделала меня неспособным выдумать что-нибудь оригинальное.

– Да все отлично, – ответили обе девушки.

Откуда у четырнадцатилетней такая беспощадность при ответах? Мне пришлось уйти. Мне снова стало 22 года, и весь мой жизненный опыт куда-то улетучился. При таком ответе все было вовсе не отлично. Я бы ни за что на том или этом свете не смог выжать из нее другую фразу. Она отбила меня взглядом своих глаз – этих маленьких темных капелек, вобравших в себя все, что они видели на своем веку. Тебе же не хотелось замутить эти чистые источники видом своего лица, которое было настолько бледным, что изменило бы их цвет, как меняет цвет кофе добавленная в него капля молока.

И как нам вообще в голову взбрело, что женщины интересуются мужчинами?

Я зашел в туалет и допил бутылку из левого кармана. Непонятный житель Западных фьордов мочился в раковину и смотрел на меня в зеркале. Окончив свое дело, он схватил меня за плечи: он был наитвердейшим образом уверен, что я не кто иной, как брат его сводного брата, Хаульвдауна из Бильдюдаля. Он немного напоминал морскую птицу, как многие жители Западных фьордов, взмокший, пучеглазый, губы опухли от пересоленных поцелуев: он перецеловал семьсот ундин и пропах тремя рыболовными сезонами.

В тот вечер Эйвис была женщиной всех времен. В одном маленьком семечке помещается информация, которой хватит на целое дерево. Она знала, что ей делать. Она просто выжидала. И вместе с Синим платьем жевала жвачку. Шестеро молодых парней подходили к ней, чтоб пригласить ее на танец, но для такого дела они показались ей чересчур юными. Седьмой удовольствовался Синим платьем. Эйвис осталась за столом одна и пристально следила за танцполом, как кошка за клеткой с птицами. Гремел танец. «Хей Мамбо-о-о!»

Наконец я высвободился из объятий западнофьордского громилы, но, выйдя из туалета, неожиданно попал в другой зал. Сперва я этого не понял, но вокалист пел на