В мире фантастики и приключений. Тайна всех тайн - Лев Успенский

После того как Кэлдер приведет «Голиаф» с мертвым экипажем на космодром, начнется следствие, и начнется оно с прослушивания этих пленок. Значит, необходимо было сохранить их в идеальном порядке и нетронутыми. Это мой голос должен был звучать с них, приказывая, чтобы Кэлдер возвращался к Сатурну, чтобы он приблизился к кольцу, чтобы — потом — увеличивал тягу для гашения опасной процессии.

Я до сих пор не объяснил, почему его план был идеален. Разве я не мог отдавать приказы, обеспечивающие успех вновь предпринятой операции? Так вот, только через несколько месяцев после окончания процесса я сел за вычислительную машину, чтобы проверить, каковы же были шансы успешного выведения на орбиту последнего зонда при таком маневрировании, при котором бы не подвергались опасности ни мы, ни корабль. Оказалось, что таких шансов вообще не было! То есть Кэлдер составил из элементов математических уравнений точное целое, образующее настоящую машину для экзекуции; ни для моих, ни для чьих-либо еще, пусть даже сверхъестественных навигационных способностей он не оставил ни малейшей щелочки, никакого спасительного просвета; ничто не могло нас спасти. Ни боковая тяга зонда, ни возникновение сильной прецессии, ни этот смертельный полет, — всё это не было для Кэлдера какой-то неожиданностью, именно такие условия он заранее предусмотрел, именно такие искал в часы долгих вычислений. Следовательно, стоило мне приказать возвращаться к Сатурну, и мы наверняка свалились бы и разверзшуюся перед нами гибельную пропасть. Возможно, тогда Кэлдер даже отважился бы и а никоторое «нарушение субординации», несмело возразив против какого-нибудь из моих очередных приказов, которые я бы отдавал, отчаянно пытаясь погасить бешеное вращение корабля. Пленки зафиксировали бы эти признаки его величайшей лояльности, продемонстрировав, что он до конца старался нас спасти.

Впрочем, мне вообще не пришлось бы долго командовать. Вскоре я онемел бы под прессом перегрузки, которая закрыла бы нам глаза, мы лежали бы прихлопнутые крышкой гравитации, истекая кровью… И только один Кэлдер сумел бы встать, сорвать пломбы предохранителей и повернуть корабль к Земле. Кроме него в рубке оставались бы только трупы…

Но я — совершенно неумышленно — всё ему испортил. Он не принял во внимание моей реакции: великолепно разбираясь в небесной механике, он даже приблизительно не разбирался в психической механике человека. Я не использовал прекрасного случая: вместо того чтобы торопить с началом операции, я молчал, — и Кэлдер растерялся. Он не знал, что предпринять. Сначала он, наверное, только удивился, но объяснил мою нерешительность медлительным, вялым мышлением человека. Потом забеспокоился, но уже не осмеливался ни о чем спросить меня, так как мое молчание казалось ему многозначительным. Поскольку он сам не мог бы оставаться пассивным, он не допускал, что кто-то другой, тем более командир, на это способен. Я молчал и, следовательно, знал, почему молчу. Должно быть, я его заподозрил. Возможно, даже разгадал его игру? Может быть, всё-таки я брал верх? Раз я не отдавал приказа, раз с пленок не мог зазвучать мой голос, загоняющий корабль в тупик, для него стало ясно, что я всё предвидел и обвел его вокруг пальца! Когда он так подумал, не знаю; однако все заметили его неуверенность; Купи тоже вспоминал о ней в своих показаниях. Кэлдер дал ему какие-то не очень толковые распоряжения… внезапно повернул назад… всё это доказывало его замешательство. Ему приходилось импровизировать, а именно в этом он был наиболее слаб. Он уже начал бояться, что я заговорю: может, я собираюсь его обвинить — в присутствии чуткого уха Земли — в саботаже? Вдруг он дал большую тягу; я всё же успел крикнуть, чтобы он не входил в щель; я еще и тогда не понимал, что он вовсе не собирается сквозь нее проходить! Но этот выкрик, его зарегистрированный след перечеркнул какой-то новый, сымпровизированный план Кэлдера, и он сразу же сбросил скорость. Если пленки повторят на Земле мой возглас и ничего больше, — не окажется ли это для него гибельным? Как он оправдывается, как объяснит долгое молчание командира и этот внезапный последний крик? Я должен был к нему обратиться, хотя бы только для того, чтобы подтвердить, что я еще жив… Мой выкрик показал Кэлдеру его ошибку, он сообразил, насколько я далек от истины, он дисциплинированно ответил мне, что не слышал приказа, и сразу начал расстегивать ремни, это был его последний ход — он играл ва-банк.

Зачем он это сделал в уже не слишком для него благоприятной ситуации? Может, из гордости, не хотел даже себе признаться в поражении, может, особенно уязвило его то, что он приписал мне ясное понимание обстановки, которого у меня не было. Он наверняка сделал это не из страха, я не верю, будто Кэлдера пугал ничтожный шанс благоприятного прохода сквозь щель. Он вообще не фигурировал в его расчетах; то, что Куину удалось нас провести, — о, это была чистая лотерея!..

Если бы Кэлдер обуздал свое желание отомстить мне — ведь я сделал его смешным и собственных глазах, поскольку мою тупость он принял за проницательность, — он не стал бы чересчур рисковать; что ж, попросту вышло бы по-моему: своими поступками, недисциплинированностью Кэлдер подтвердил бы правильность моего мнения, а именно этого он не хотел, с этим не мог согласиться. Он предпочитал любой другой выход…

Всё-таки это странная история, я так хорошо понимаю его поведение и по-прежнему беспомощен, пытаясь объяснить собственное. Рассуждая логически, я могу воссоздать каждый его шаг, но не в состоянии объяснить собственного молчания. Сказать, что я был просто в нерешительности… Нет, это не соответствовало бы истине. Так что же, собственно, произошло? Сработала интуиция? Предчувствие? Где там! Просто эта возможность, подсунутая мне аварией, очень напоминала игру краплеными каргами, грязную игру. Я не хотел ни такой игры, ни такого партнера, а Кэлдер становился им, стоило мне отдать приказ. Тем самым я как бы одобрил возникшую ситуацию, а значит, согласился с ней. Я не мог решиться ни на это, ни на приказ о возвращение, о бегстве, хотя такой приказ был бы самым правильным, — но как бы я его потом сумел мотивировать? Всё мое сопротивление, мои сомнения базировались на смутных представлениях о честной игре… Совершенно не материальных, не поддающихся переводу на профессиональный язык космонавтики… Только представьте себе: Земля, комиссия, расследующая инцидент, и я, объясняющий, что не выполнил поставленной задачи, хотя, по моему мнению, это было технически возможно, так как подозревал первого пилота в такого рода саботаже, который должен облегчить мне дискредитацию части команды. Разве это не прозвучало бы как нелепейший бред?