Белые волки Перуна - Сергей Шведов

В это прохладное утро Отеня уже жалел, что не поддержал вчера плешанского воеводу, всё-таки от его слова Перунов кудесник, который ныне вершит правосудие подобно князю, не отмахнулся бы. Не любил Отеня ни кудесника Вадима, ни Перуновых волхвов, но вслух об этом не высказывался по той причине, что и в года зрелые не вышел ещё из ума.

Боярину Всеволоду сам Вадим-кудесник рассёк грудь ножом и вырвал сердце, а потом бросил ещё трепещущий кусок мяса в костёр. Никто на Всеволодову смерть не вздохнул, не охнул, хотя народом была запружена вся площадь. Воевода Отеня не то, чтобы затрепетал в страхе, а просто муторно ему стало от этого зрелища. И на казнь остальных радимицких бояр, коих числом было шесть, смотрел без большой охоты. Тем более что знал хорошо и разумного боярина Злата, и заполошного боярина Будягу, и всех остальных. А простых мечников радимицких положили на тот камень до трёх десятков, ровно столько, сколько полегло на этой земле Белых Волков.

Дальше вышла заминка. Самое время было казнить без торжественного обряда и возложения на камень, но казнить, как выяснилось, оказалось некого.

- Пленных, взятых в битве, я продал купцам, - громко отозвался плешанский воевода на немой вопрос Вадима. - А тех, которые остались, ты уже убил.

- А щенки Всеволода и других бояр? - выступил вперёд с перекошенной рожей Блуд.

- Я тем щенкам не сторож, - хмуро бросил Ладомир. - Ищи сам, коли есть нужда.

Стоявший рядом с конным Отеней боярин Путна даже кхекнул от удивления. Да и было от чего кхекать - слыханное ли дело, чтобы Волки Перуна перечили волхвам, да что там волхвам, самому кудеснику Вадиму, который стоял тут же с деревянным лицом.

- Перун уже сыт кровью принесённых жертв, - громко, чтобы слышала вся площадь, произнёс плешанский воевода. - Костры гаснут. Нельзя требовать больше того, что положил сам Ударяющий.

А костры действительно гасли, тут боярин Ладомир был прав, и все стоявшие вокруг полочане и киевляне поддержали его глухим ропотом. Кудесник Вадим кинул страшный взгляд на плешанского воеводу, а потом развернулся и пошёл с площади, мерно переставляя негнущиеся ноги. Следом за кудесником ушли волхвы, молчаливые как сама смерть. А последнее слово, выходит, осталось за Перуном-богом да за Ладомиром-воеводой.

Народ постоял, постоял, перешёптываясь вслед волхвам, и тоже стал расходиться, потому как ничего интересного, похоже, более не предвиделось.

- Вот как оно ныне, - произнёс довольно громко боярин Ставр. - Силен плешанский воевода.

Мечислав не ходил на жертвование, от кровавых языческих обрядов его мутило. Так и сказал о том воеводе Ладомиру, а тот только усмехнулся в ответ. И из дядьёв никто не упрекал Мечислава в боязливости - в битве, даром что она у него первая, дрался он не хуже других. И уцелел только волей Бога да рукой Сновида, которому было поручено присматривать за Мечиславом. Может быть, ещё злее сказал бы Мечислав Ладомиру про языческие бесчинства, если бы не знал точно, что очень многих радимичей спас плешанский воевода от жертвенного камня, своевольно отправив их прочь из города. А среди них были дети Всеволода, и дети других бояр, и простые мечники. Вот тебе и Белые Волки. Тот же Пересвет, которого Мечислав считал деревянным сердцём, хлопотал больше всех. И спроворили дядья всё так тихо и незаметно, что ни ночью, ни по утру никто не хватился беглецов.

Одного не мог понять Мечислав, почему молчали бояре, когда воевода Ладомир спорил с Перуновыми волхвами о тех малых чадах. И воевода Отеня молчал, и боярин Ставр, и боярин Вельямид... Неужели думали, что та невинная кровь будет всем во благо? Мечислав сказал своё слово, да только не стали его слушать - молод ещё. А худой седобородый волхв, в котором признал он своего отца, метнул в него дикий взгляд. Быть может, жестокость отца оправдывалась тем, что он один уцелел в жестокой бойне, которую учинили радимичи на этой же площади, и поэтому он вправе был требовать мести за убитых товарищей. Но не кровью же младенцев платить за ту вину.

Возвращение Ладомира и его побратимов Мечислав дождался на крыльце. Беспокоился, не будет ли спроса за ночное своевольство, но, видимо, беспокоился зря - то ли спросить было некому, то ли отложили этот спрос до более удобного случая.

Ладомир легко прыгнул с коня, и по лицу было видно, что вернулся он с легким сердцем. Лучше бы, конечно, этой казни вообще не было, но при Ладомире об этом заикаться не стоит - тридцать Белых Волков погибли в радимицком граде, и Бирюч погиб, который воеводе был вместо отца. Легко ли такое спустить? И Мечислав вряд ли спустил, коли дело коснулось бы его родовичей. Зажглось бы сердце ненавистью, и никакая молитва не спасла бы от тяжкого греха.

Только сели за стол, как объявился на пороге Всеволодова терема старый знакомец Бакуня с вечной своей щербатой улыбкой на пропеченном лице, но с глазами жесткими, если не злыми. Мечислав сразу сообразил, что объявился он неспроста. Ладомир приветствовал ведуна сдержанно, хотя и звал к столу. Гость чиниться не стал и с охотою принял приглашение, кинув на стоящий в углу короб мятый колпак.

Меды подавала старшая дочь убитого по утру боярина Всеволода. Ей не грозили беды от волхвов Перуновых, поскольку была она женой убитого воеводы-наместника Куцая. Бакуня на Забаву щурился, но не сказал ей ни слова, ни худого, ни доброго.

- Так, говоришь, сбежали все родовичи Всеволода? - Бакуня перевёл глаза на воеводу

- Выходит, сбежали, - отозвался Ладомир. - Не уследил.

Хорошие меды делают в радимецкой стороне, и свинину тоже приготовить умеют. Ладомир пил, ел и нахваливал хозяйку, у которой от тех похвал слёзы выступали на глазах. Тяжко вот так сразу потерять мужа и отца. Мечиславу красивую сдобную жёнку было жалко. Хотя в её сторону он старался не смотреть - боялся утонуть в её глазах, как в омуте. Дядья смущение Мечислава примечали и посмеивались в усы. А Забава как нарочно то бедром заденет спину молодого боярина, то грудями к его шее привалится, блюда ставя на стол. Оттого, наверное, и прозевал Мечислав момент, когда Ладомир с Бакуней от ухмылок перешли к ругани.

- Думаешь, я не знаю, почему погасли раньше времени костры, и кто стоял у тех костров?

- Ну, я стоял, - Ратибор исподлобья глянул на возмущенного ведуна. - И что с того?

- Белые Волки так не поступают, - сбавил тон Бакуня.

- Я не Волком родился, а человеком и родился на этой самой радимицкой земле. Волчья шкура уже потом ко мне приросла.

Ратибор не только глаз своих не отвёл от глаз Бакуни, но ещё и заставил ведуна заюлить носом, что с тем бывало крайне редко. Всегда был в себе уверен Бакуня и в любом споре стоял на своём, хотя обычно без особой злобы. Но ныне зацепило его за живое так, что даже тонкие губы побелели. А Мечиславу почему-то кажется, что не договаривают до конца и Белые Волки, и Перунов ведун. Спор идет между дела, а главного спорщики коснуться не решаются.