Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

— Я так и подумал. Предполагаю, вы получили кругленькую сумму, взяв на себя это задание. И вас выбрали за неподкупность, принимая во внимание, что вам придётся иметь дело именно со мной. Да я и не пытался вас покупать. Увидев человека, я сразу понимаю, что он за птица, не будь я Джон Сильвер. Последуйте за мной, и я вам кое-что покажу! Не бойтесь, я один и не собираюсь нападать на вас с тыла. Как я уже сказал, вы только выиграете, а не проиграете, заключив со мной соглашение. Живым вы меня отсюда не увезёте, это уж точно. Но я могу предложить вам нечто другое, что, по крайней мере, не менее, а, может быть, даже и более ценно, чем остатки моей жалкой жизни.

Он всё ещё колебался, но последовал за мною. У него глаза полезли на лоб, когда он увидел мои богатства, и особенно камни, в беспорядке разбросанные на письменном столе. В этот миг луч солнца упал прямо на стол, и камни засверкали, представ во всём своём блеске, а ведь ничто не может сравниться с глубиной сияния драгоценных камней и его дрожащим отражением.

— Надеюсь, вы не сожалеете? — спросил я игриво.

Офицер покачал головой.

— Если мы договоримся, — продолжал я, — вы сможете после моей смерти взять с собой всё, что от этого останется. Мне всё равно.

Его глаза разгорелись, заметил я.

— Но я хотел показать вам и кое-что другое, вот это, — сказал я, указывая на стопку бумаги на середине стола.

Он смотрел на меня и ничего не понимал, думая, вероятно, что у меня не все дома. Он не был словоохотлив, этот верный долгу слуга Его Величества. А может, боялся поддаться искушению и уступить своим противоречивым желаниям.

— На этих страницах — жизнь, которая была моей, это правдивая история о Долговязом Джоне Сильвере, прозванном Окороком, — объяснил я, естественно, не без гордости, всё-таки сочинение далось мне адским трудом.

— Не удивляйтесь! Я умею и писать, и читать. Иначе как бы мне удавалось водить за нос столь много людей в своей жизни? Вы, конечно, читали сочинение юного Хокинса? Дабы узнать, какое чудовищем является тот, которого назвали врагом человечества и за которым вас послали, чтобы привезти его в Бристоль?

Было совершенно ясно: офицер не знает, что делать, но он всё-таки кивнул.

— Я удивляю вас, да? Я не такой, каким вы ожидали меня увидеть, не правда ли? Но это в порядке вещей, когда наступает конец и итог подведён, как я обычно говорил. Тот Джон Сильвер, за которым вы прибыли сюда, лежит здесь, на столе. Вот такие дела, хотя в это трудно поверить. Конечно, его не отправишь на виселицу, как меня, но всё остальное с ним можно сделать. Его можно привлечь к суду и осудить, если не на смерть, то на забвение, что тоже ведь наказание, подобно любому другому. Так что вместо себя я предлагаю рукопись, и это неплохая замена, скажу я вам. Вы получаете всю мою жизнь, от начала до конца, со всеми злодеяниями и благодеяниями, всё, как есть, без извинений и увёрток, как было на самом деле.

— Как вас понимать? — воскликнул офицер.

— Я предлагаю вам жизнь, — сказал я, — плоть и кровь, вместо моего пустого рассохшегося остова. Я готов передать это вам. Трелони и иже с ним желали получить живого Долговязого Джона Сильвера. Пожалуйста! — говорю я. Вот он перед вами, на веки вечные, если кому-нибудь это будет нужно. Я предлагаю вам взять его с собой и дать почитать юному Джиму Хокинсу, чтобы он решил дальнейшую судьбу приключений Джона Сильвера. Ведь Хокинс уже внёс свою лепту. Но я хочу взять у вас расписку в том, что вы получили жизнь Джона Сильвера. Это должно быть записано в вахтенном журнале и удостоверено мной и вами. Взамен обещаю не забирать с собой в могилу пятьдесят ваших пехотинцев. Это щедрое предложение.

— Я не могу этого сделать, — возразил офицер. Упрямый, как бык, глупый, как телёнок, и слепой, как курица.

— Вы ничего не понимаете, — закричал я. — Живого вам меня не увезти в Бристоль, как бы там ни было. Это во-первых.

— Вам надо спать и есть, — сказал офицер самоуверенно, — вы же не можете тянуть до бесконечности.

— А я и не думаю жить до бесконечности, чёрт возьми. Пойдёмте, я покажу вам ещё кое-что интересное.

Я поковылял во двор, офицер поплёлся за мной.

— Вот, смотрите! — сказал я, указывая на фитиль, высовывавшийся из трубки на земле. — Вы, как солдат, знаете по крайней мере, что это такое. Фитить ведёт прямо к пороховому погребу, в котором пороху наверняка раз в сто больше, чем на борту вашего фрегата. У вас же достаточно разума, чтобы представить себе, что случится, если я подожгу этот фитиль. Вся чёртова скала, на которой мы находимся, взлетит на воздух. Понимаете?

Чтобы показать, что я говорю серьёзно, я зажёг спичку и поднёс её на расстояние дюйма к фитилю. На лбу стойкого офицера проступили капельки пота.

— Я ведь не шучу, — сказал я и поджёг фитиль, подождал, пока сгорело дюйма два, потом затушил.

Офицер застыл, как чурка, лишь колени дрожали, и он, к моей радости, ничего не мог с этим поделать.

— Вам нечего стыдиться, — сказал я. — Вы не первый, у кого возникли трудности с Джоном Сильвером. Но вы можете считать себя счастливчиком, потому что вы всё ещё живы. Если вы разложите свои карты правильно, вы не только продолжите жизнь, вы с честью вернётесь домой. А я должен сказать, что немногие, имевшие дело со мной, смогли вернутся. Что скажете?

Офицеру, казалось, не хватает воздуха.

— Я должен поговорить с капитаном, — наконец выдавил из себя он.

— Правильный курс! — обрадовался я, дружески хлопнув его по плечу. — Так держать! Капитан должен ведь передать мне свой вахтенный журнал. И не забудьте сказать, что после моей смерти и похорон каждый спокойно может взять себе всё, что имеется здесь наверху. Даю вам день, но будьте благоразумны, вернитесь с ответом не позднее, чем за час до сумерек. Если мне придётся убивать пятьдесят человек, я должен видеть, что делаю. И ещё одно. Вы, вероятно, обратили внимание, что здесь вверх ведёт только одна узкая тропа. Объясните капитану: одного выстрела из моего заряженного картечью двенадцатифунтового орудия достаточно, чтобы отправить к праотцам полдюжины, если не больше, ваших людей, и я успею перезарядить, прежде чем появится следующая группа. Попросите его подумать, может ли он с чистой совестью отправить дюжину своих людей, зная, что они, отправляясь за мной, наверняка лишатся жизни.

Офицер молча повернулся и пошёл, не в силах опомниться от изумления. Не исключено, что он был настолько ошеломлён и уязвлён в своей гордости, что вообще перестал шевелить мозгами. Наверно, так оно и было.

Но не прошло и нескольких часов, как он вернулся, размахивая белым флагом и держа под мышкой вахтенный журнал. Он опять не произнёс ни слова. То, что ему пришлось капитулировать передо мной, старым пиратом, нанесло оскорбление всему, что для него было свято. Я раскрыл вахтенный журнал и записал следующее: «Настоящим удостоверяется, что на борт принят “Долговязый Джон Сильвер. Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества” для отправки в Бристоль и передачи Джиму Хокинсу, эсквайру». Офицер коряво расписался, а я заверил его подпись своим самым игривым росчерком.