Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

здесь существо, подобно палеонтологу, который по одной косточке восстанавливает облик доисторического чудища. Сам гурий послужил темой для многочисленных набросков, и я создал и отверг по очереди, пожалуй, все мыслимые и немыслимые теории относительно ее предназначения и природы ее строителей.

Что это – памятник, обозначавший могилу межзвездного путешественника с Алголя или Альдебарана? Или он сложен, чтобы застолбить право первооткрывателя за каким-нибудь безвестным Колумбом с Ахернара, приземлившимся на нашей планете? Указывал ли он местоположение загадочного клада, к которому его хозяева намеревались вернуться когда-нибудь в будущем? Или это веха между двумя измерениями? диковинный дорожный столб? знак для других путешественников, пересекающих границу между мирами на пути из одной бездны в другую?

Все гипотезы были совершенно равноправными – и абсолютно бесполезными. Перед лицом завораживающей загадочности странной кучки камней собственное невежество доводило меня до настоящего исступления.

Миновала еще пара недель, и на исходе июля я начал замечать некоторые новые явления. Мне кажется, я уже упоминал, что в заколдованном кругу, охранявшем пирамиду, росло несколько тоненьких стебельков горных флоксов. Однажды в изумлении на грани подлинного шока я обнаружил поразительную перемену, произошедшую с их цветами. Количество лепестков удвоилось, и они стали теперь необычайно крупными и массивными, ярко-пурпурными и сияюще-рубиновыми. Возможно, эта перемена происходила постепенно, а я просто не замечал, а возможно, это случилось и за одну ночь. Как бы там ни было, эти когда-то маленькие скромные цветы теперь могли затмить великолепием асфодели из какого-нибудь сказочного края!

Точно незримым рвом защищенные от посягательств любого смертного, они пламенели в магическом кругу. День за днем я возвращался туда, охваченный благоговейным трепетом человека, который стал свидетелем чуда, и видел эти цветы: они становились все ярче и огромнее, точно питаемые какими-то иными стихиями, нежели обычный воздух и почва.

Затем некоторое время спустя я заметил, что в точности такая же перемена произошла с ягодами на толстом можжевеловом суке, нависавшем над границей круга. Маленькие бледно-голубые шарики невероятно увеличились и налились сияющим кармином, ни дать ни взять огненные яблоки из какого-то диковинного райского сада. В то же время листва на ветке можжевельника своей зеленью могла бы соперничать с пышной тропической растительностью. Но на остальных ветвях дерева, не попавших в загадочный круг, листья и ягоды остались совершенно обыкновенными.

Все было в точности так, как если бы что-то из другого мира проникло в наш… Чем дальше, тем тверже я уверялся в мысли, что звезда из неведомого блестящего камня, венчавшая пирамиду, была в некотором роде причиной или ключом к разгадке этого необыкновенного явления. Но я не мог ничего ни доказать, ни узнать и был убежден лишь в одном: я стал свидетелем действия сил, никогда прежде не попадавших в поле зрения человечества. Эти силы подчинялись своим собственным законам, и законы эти, судя по всему, абсолютно не совпадали с началами, которые человек самонадеянно считал лежащими в основе механизмов природы. Значение всего этого было загадкой, закодированной незнакомым шифром, к которому не было ключа.

Я уже позабыл точную дату заключительных событий, последствия которых вынесли меня за все вообразимые границы времени и пространства. На самом деле, датировать их по земному времяисчислению, мне кажется, невозможно. Иногда я думаю, что они принадлежат лишь хронологии того, другого мира; иногда – что ничего этого попросту не происходило; а иногда – что все это еще происходит или произойдет когда-то в будущем.

Однако я помню, что в тот роковой вечер месяц успел взойти над утесами и вершинами пихт. В воздухе уже чувствовалось пронизывающее дыхание приближающейся осени. Я закрыл дверь и окна, разжег огонь из сухих веток можжевельника, и хижина немедленно наполнилась их терпким запахом. Сидя за столом и просматривая свои последние зарисовки гурия и его окрестностей, я слушал пение ветра в кронах исполинских кедров и уже, наверное, в миллионный раз задавался вопросом, удастся ли мне – или кому-то еще – разгадать эту инопланетную загадку.

На сей раз я сперва услышал негромкую нежную музыку, звучавшую точно где-то в самых потаенных закоулках моего сознания, а уже потом уловил знакомый аромат. Поначалу мелодия была всего лишь чуть более чем воспоминанием о звуке, но потом стала громче, потекла плавной рекой и полилась наружу, медленно, извилисто, точно сквозь изгибы раковины какого-то исполинского моллюска, пока ее обволакивающий шепот полностью не окружил меня. Моя хижина, все пространство за ее пределами да и сами небеса были наполнены голосами горнов и флейт, вслух грезивших о невыразимо прекрасной стране чудес.

Затем, заглушая благоухание пылающих ярким огнем, но не дающих дыма дров, моих ноздрей коснулся тот, другой аромат, неземной и насыщенный и такой же всепроникающий, как и в прошлый раз. Похоже, закрытые окна и двери вовсе не были для него преградой: он распространялся через какую-то иную среду, нежели воздух, по какому-то другому каналу, нежели окружающее пространство, в котором мы двигались и существовали.

Охваченный восторженным изумлением и любопытством, я распахнул дверь и, выскочив наружу, очутился в океане божественного аромата и мелодии, что заполоняли, казалось, весь мир. На восточном холме, за можжевельниками, как я и предполагал, вращалось, мало-помалу замедляя ход, то самое колесо света. Лучи были приглушенными и бесцветными, как и прежде, но их сияние не растворялось в свете луны.

На сей раз меня охватило непреодолимое желание разгадать загадку этого явления, – желание, побудившее меня броситься, спотыкаясь и продираясь меж скалистых глыб и стелющихся колючих кустов наверх, навстречу этому свету. Когда я наконец добрался до вершины, музыка превратилась в еле слышный далекий шепот, а колесо вращалось неторопливее.

Зачатки той настороженности, с какой человечество всегда относилось к присутствию непонятного, побуждали меня замедлить столь опрометчиво начатую гонку. Однако несколько огромных деревьев и гранитных складок все еще отделяли меня от источника дрожащих лучей. Я подобрался ближе и с невыразимым волнением, как некое мистическое подтверждение, увидел, что лучи действительно исходят оттуда, где возвышается гурий в форме звезды.

Я с легкостью вскарабкался на массивные складки утеса и отыскал место, откуда открывался вид прямо на таинственную площадку. Ползком на животе, укрытый выступающими кустами можжевельника, я добрался до своей цели и выглянул из-за тяжелого сука, росшего горизонтально вдоль скалы, на границе стены.

Песчаный островок, на котором стоял гурий, находился подо мной. Прямо в воздухе, ровно и неподвижно, чуть обок от гурия, висел странный корабль, который я могу уподобить только огромной барке с задранными кверху носом и кормой. В центре, над фальшбортом, возвышалась короткая мачта, или же тонкий столб, увенчанный ослепительно-ярким диском, из которого,