Покрышкин - Алексей Тимофеев

М. К. Покрышкина вспоминала, как Клубов на базаре перевернул лоток спекулянтов арбузами. Рассказывала о том, как зимой 1944-го в освобожденной от немцев Черниговке на Украине Клубов с товарищами однажды зашел в церковь. После службы подошел к священнику, резко сказав ему, что он отсиживается в тылу, когда другие воюют на фронте. И вдруг на рясе батюшки летчики увидели орден боевого Красного Знамени. Оказывается, священник был награжден за участие в партизанском движении. После этого летчики подружились с батюшкой и часто вели беседы у него дома.

История суда над Клубовым перед сражением под Яссами уже рассказана…

Одна из последних в его жизни встреч — с корреспондентом «Комсомольской правды» Ю. Жуковым, который включил это запомнившееся многим читателям описание в свою книгу о Покрышкине «Один «МиГ» из тысячи». Журналист приехал в польскую деревню Мокшишув, где находился штаб дивизии. Покрышкин встретил гостя хмуро, утомленный общением с прессой после вручения ему третьей Золотой Звезды.

Исполняющий обязанности командира полка Клубов принял гостя вечером 28 октября 1944 года в своей неуютной холодной комнатушке в башне полуразбитого помещичьего дома.

«Капитан налил в треснутые стаканчики розового спирта и, пожелав мне успеха в работе, заговорил о том, что, видимо, давно лежало у него на сердце:

— Значит, хочешь писать о героях… Подожди, я понимаю, — всех вас сюда за этим и посылают. Конечно, дело нужное. В песне вот мы пели до войны: «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой». Да, вроде было все очень просто. А потом оказалось совсем не просто. И вовсе не любой героем может стать. Верно? Только ты не подумай, будто я хочу сказать: вот мы какие, а больше никто так не может. Нет, может. Но что надо сделать, чтобы и он смог? Вот ты об этом и расскажи, если сумеешь.

Клубов замолчал и пристально смотрел на меня своими красивыми, немного печальными светло-карими глазами. Когда он горел в самолете, очки и шлем спасли ему верхнюю часть лица, и теперь она резко контрастировала с изуродованными щеками и носом.

— Вот, когда некоторые пишут, — продолжал он, — все вроде получается очень просто: взлетел, сбил, сел, опять взлетел. Даже красиво! Ас, мол, и тому подобное. Вот Покрышкин уже шестой десяток добивает — это верно. Ну и у меня, и у других немало есть на счету. А почему многие из наших, и даже очень хороших ребят, не только ни одного фашиста не сбили, но сами в первом же бою погибли? Выходит, не любой становится героем?.. Но я опять тебе говорю: это не для прославления избранных, нет! Я к тому, что история с асами не нами придумана. Она к нам с той стороны пришла, — Клубов махнул в сторону фронта. — Это они завели моду летать с чертями да с тузами пик на фюзеляже, и кое-кто из наших обезъянничать стал. А Саша Покрышкин, хоть он и полковник и комдив, — для меня все равно Саша, потому что он настоящий боевой товарищ. Так вот, Покрышкин по-другому рассуждает: искусство истребителя — наука и труд. Конечно, тут и вдохновение требуется и интуиция, но это все-таки не стихи писать. Тут девять десятых учебы и труда и одна десятая вдохновения и интуиции — вот как Золотые Звезды зарабатываются…

Клубов на минуту задумался. Потом он потер шершавыми пальцами свой чистый юношеский, не тронутый ожогом лоб…

Я смотрел во все глаза на своего нового знакомого. Сказать по правде, я не ожидал такого интересного разговора, тем более что мне рассказывали о Клубове много такого, что не вязалось с этими его словами. Говорили, что он сорвиголова, отчаянной души человек, с трудной и не всегда прямолинейной биографией. А Клубов, еще раз строго взглянув на меня, продолжал:

— Вот ваш брат все пишет о летчиках, о героях опять же. Знаем, что герои. Мне уже надоело корреспондентам рассказывать, как я горел. Ему интересно это расписывать, а мне вспоминать больно. И почему он не пойдет к техникам, не расспросит их, как они работают. Героев Советского Союза летчиков много. А почему не дают Золотые Звезды техникам? Я тебя спрашиваю! Вот, к примеру, приезжает фоторепортер из «Красной звезды»: «Желаю снять вас, товарищ Герой Клубов». А я ему говорю: «В одиночку сниматься не буду, сними меня с моим техником, с которым я всю войну прошел и который и в снег, и в дождь, и в пургу из любого летающего гроба за ночь самолет делал, чтобы я на нем утром фашиста сбил!»

— Нет, — с силой сказал Клубов. — И если ты с честным намерением к нам приехал, учти все это. Нашему народу не нужно с нас, летчиков, иконы писать. Ты так о нас расскажи, чтобы любой школьник прочел и подумал: «Да, трудное это дело. Но если с душой взяться и поту не жалеть, ну, так не Покрышкиным, скажем, а таким, как Андрюшка Труд, стать можно. Но только не прячь, пожалуйста, трудностей, и всяких наших бед, и несчастий, и даже смертей. А то ведь, знаешь, сколько нам навредила довоенная кинокартина «Если завтра война»? Дескать, раз-два — ив дамки! А что вышло? Вот то-то!.. А сейчас иди. Я спать буду: завтра мне летать…»».

Спустя два дня Александр Клубов, летчик от Бога и поэт в душе, погиб.

Даже в кабине самолета перед вылетом он любил перечитывать Пушкина, томик 1936 года издания возил с собой по фронтам. Что интересно, Покрышкин ценил лермонтовский «Кинжал». Любимое пушкинское стихотворение Клубова тоже «Кинжал», хотя это произведение не столь хрестоматийно.

Лемносский бог тебя сковалДля рук бессмертной Немезиды,Свободы тайный страж, карающий кинжал,Последний судия Позора и Обиды.

… Как адский луч, как молния богов,Немое лезвие злодею в очи блещетИ, озираясь, он трепещетСреди своих пиров…

Такой «молнией» для оккупантов, наверное, и был истребитель русского аса.

После смерти прах летчика дважды переносили. Второй раз — на Холм Славы во Львове, где находится мемориал воинов, погибших в Великой Отечественной войне.

В центре Холма Славы — Аллея Героев. Рядом с пулеметчиком Сергеем Кузнецовым и комбатом Валентином Манкевичем и покоился прах Александра Клубова. Воинский мемориал во Львове был широко известен. Но все же… Как писала в своей книге «Взойди, звезда воспоминаний» М. К. Покрышкина: «Во времена службы Александра Ивановича в Киеве мне дважды довелось бывать во Львове. Первое, что я делала, — шла на рынок, покупала охапку самых красивых цветов и ехала к Саше. И каждый раз мне почему-то казалось, что Сашина могила одна из самых одиноких… Во Львове из близких у него никого нет…»

К началу 2000 года в семье Клубовых созрело решение — надо перенести прах дорогого Александра Федоровича на родину, в Вологду. И тут неожиданно с таким же предложением, по поручению губернатора Вологодской области Вячеслава Евгеньевича Позгалева, к семье обратился его помощник Александр Александрович Штурманов. Все как будто было уже предопределено…