Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

расстался с советско-коммунистическим прошлым, а российская государственность еще «растет» оттуда. Из сегодняшнего далека считаю необходимым добавить: с моей точки зрения, одна из важнейших идей, заложенных в Конституцию, — ограниченное правопреемство Российской Федерации относительно СССР. В п. 2 Раздела 2 это определяется следующим образом: «Законы и другие правовые акты, действовавшие на территории Российской Федерации до вступления в силу настоящей Конституции, применяются в части, не противоречащей Конституции Российской Федерации».

У этого положения множество следствий. Внесудебные репрессии по решению «троек» и конфискации «революционными актами» ГубЧК и тому подобных внеправовых инстанций, организация «Голодомора» и захватов чужих земель, да, в сущности, и вся советская власть, сформированная силовым захватом и удерживавшаяся методами откровенной диктатуры, в современной России не должны иметь ни малейшей правовой силы. Россия была захвачена коммунистами, и за их преступления и безобразия отвечать не должна и не может.

И еще: именно в этот период личные обязательства и связи изменили конституционный статус прокуратуры. Рабочая комиссия поначалу склонялась к тому, чтобы в Конституции прокуратура вообще не упоминалось, чего я настойчиво добивался. Ее статус самостоятельной, жесткой вертикальной структуры с широчайшими полномочиями, безоговорочно подчиненной одному лишь Генеральному прокурору, не укладывался ни в какие конституционные рамки — и не исполнительная власть, и не судебная. Склонялись к тому, что прокуратура будет определена либо как орган исполнительной власти с узким кругом полномочий и уж во всяком случае без «общего надзора», либо станет частью министерства юстиции. Потом все-таки записали, что прокуратура возглавляется Генеральным прокурором, который назначается Советом Федерации по представлению президента. На том, казалось, порешили. Но 5 октября вместо Степанкова Генеральным прокурором назначили Казанника, который в 1989 году уступил свое место в Верховном Совете СССР Ельцину. И вот, чуть ли не ночью прорвавшись к президенту, Казанник упросил его «не губить прокуратуру». Отказать человеку, сыгравшему в его жизни такую важную роль, Ельцин не смог (о чем, думаю, пожалел уже через 5 месяцев, когда разыгралась история с исполнением думского решения об амнистии).

Смущенный Филатов сказал членам рабочей комиссии, что «Борис Николаевич очень просил пересмотреть принятое вчера решение». Я и еще несколько человек возражали, но большинство согласилось. Так в главе «Судебная власть» появилась более детализированная 129 статья о прокуратуре как централизованной системе. Фактически — самостоятельной ветви власти.

И еще. Ельцин отменил собственный указ о досрочных выборах президента (были назначены на 12 июня 1994 года). Таким образом, полномочия президента сохранялись до лета 1996 года. Враг повержен — к чему компромиссы? Победитель получает все…

Падение демократической России

В названии главки нет ошибки или опечатки. Именно так, без кавычек.

День 12 декабря — выборы в новый парламент, Государственную думу, всенародное голосование по проекту новой Конституции — должен был стать днем триумфа Ельцина, закрепив результаты изнурительной борьбы последних четырех лет. Ельцин должен был стать непререкаемым главой крупнейшего в мире государства, одной из ядерных сверхдержав, возглавить сформированную им в сражениях политическую систему, основанную на демократии, получить твердую почву под ногами для стремительного проведения задуманных реформ. Он, его окружение, демократы вообще торжествовали: избавление от зловредного советского съезда, к чему они так долго призывали, свершилось. С их непосредственным участием. Скорое воздаяние голосами избирателей казалось им самоочевидным.

Но мудр был Соломон: «Придет гордость, придет и посрам-ление»[234]. Аналитические материалы, которыми мы располагали, вызывали тревогу. Они говорили о серьезнейшем изменении народных настроений.

Это изменения не против Ельцина, не против Хасбулатова. Они против нас, против всей власти. Против тех, кто, получив активную поддержку на апрельском референдуме, втянулся в торги, в драку за власть. Против тех, кто, проводя июльскую денежную реформу, подобно коммунистам, обошелся с людьми, как с ничтожествами. Кто бесконечными интригами опутывал исполнительную власть и ставил палки в колеса реформам. Кто, торжественно вручая ваучер, обещал, что цена этой бумаги — две автомашины «Волга», а ко дню голосования опустил ее до 15 долларов. Кто с ловкостью фокусника жонглировал Конституцией, раз за разом меняя ее под себя. Кто не помог соплеменникам, оказавшимся за рубежом. Кто, в конце концов, заигравшись во власть, довел дело до стрельбы из гранатометов и пулеметов по погрузившемуся в ночной мрак телецентру, а потом — до танковых выстрелов по Белому дому солнечным московским утром.

Не тяжелая экономическая ситуация, не нищета, инфляция и безработица (с их гнетом люди как-то свыклись, а многие и приспособились, и еще в апреле эти обстоятельства влияли на результаты голосования не очень заметно) — именно отношение властей к людям вызвало отторжение от них. Всем властям — и тем, и этим. И прошлым, и новым.

Думские выборы 1993 года стали первой посткоммунистической избирательной кампанией, не считая успешного для «Демократической России» референдума 1993 года. Но то — референдум. В нем негде разгуляться многочисленным эго людей, скакнувших за три-четыре года из безвестности в славу и азарт политической жизни (к себе отношу это в полной мере).

Масштаб этих эго хорошо охарактеризовал Филатов: «Люди не умеют себя адекватно оценить… 80–90 % обратившихся ко мне депутатов видят себя министрами и вице-премьерами».

«Министрами и вице-премьерами» — это еще полбеды. Беда, что некоторые призванные во власть бюрократы, такие как Гайдар, ощутили себя публичными политиками. А публичные политики, такие, как Попов, Шахрай, Явлинский, Травкин, Лысенко и ряд других решили развить библейский эвакуационный принцип до «каждой твари — по партии», во главе которой можно проскочить в депутаты создаваемой Думы.

У Гайдара — «Выбор России», у Явлинского — «Яблоко», у Шахрая и Станкевича — ПРЕС (Партия российского единства и согласия), у Травкина — ДПР (Демократическая партия России), у Попова и Собчака — РДДР (Российское движение демократических реформ). То есть демократы пошли на парламентские выборы 1993 года не единым сплоченным блоком, а каждый сам по себе. Так, шанс на сохранение сильной демократической организации был принесен в жертву личным амбициям недавних героев.

Они разорвали в клочья «Демократическую Россию», дезориентировали народ и тем самым обрушили возможности демократически настроенных избирателей. А ведь народ еще не разуверился в цели, к которой он тянулся последние лет 15–20: жить как на Западе.

Результат (по партийным спискам) оказался убийственным:

ЛДПР — 22,92 %;

«Выбор России» — 15,51 %;

КПРФ — 12,4 %;

«Женщины России» — 8,13 %;

Аграрная партия России — 7,99 %; «Яблоко» — 7,86 %; ПРЕС — 7,63 %;

Демократическая партия России — 5,52 %.

Сенсацией стала ЛДПР Жириновского. Его отличало умение выходить за пределы допустимого, эпатажно-агрессивная риторика и идеология национал-империалистического реванша («разбомбим», «засыплем ядерными отходами», «захватим» и т. п.), со временем вошедшие в моду. Он виртуозный мастер договариваться с властью и объяснять мгновенную смену собственных взглядов. Это стабильно приносит его партии 6–7 % на выборах. В 1993 г. на него сработала непричастность ни к 10-дневной войне, ни к каким-либо действиям и ошибкам власти. Отсюда