Ленин. Соблазнение России - Леонид Млечин

Грузины предлагали, чтобы Грузия напрямую входила в состав СССР, минуя ненужную надстройку — Закавказскую Федерацию, как это и произошло потом. Ленин назначил Дзержинского председателем комиссии, которая должна была разобраться с жалобами грузинских коммунистов. Дзержинский решительно встал на сторону Серго Орджоникидзе. Феликс Эдмундович был против всего, что можно толковать как национализм и сепаратизм. Писал одному из своих соратников-чекистов:

«Я лично полагаю, что наше несчастье — это то, что все Совнаркомы и другие правительства, органы окраинных республик относятся к себе серьезно, как будто бы они могли быть настоящими правительствами. Сколько в этом митрофанства и узости политической…»

Прочитав доклад комиссии и встретившись с Феликсом Эдмундовичем, Ленин зло обвинил Дзержинского — вместе со Сталиным и Орджоникидзе — в великорусском шовинизме, добавив обидное: «Известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения».

Владимир Ильич распорядился перепроверить все материалы комиссии Дзержинского «на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются». И приписал: «Политически ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского». Звучало грозно. Уже стоял вопрос о том, чтобы снять Дзержинского, но Ленину опять стало крайне плохо.

И в этот момент он с удивлением узнал, что в его отсутствие Политбюро утвердило выводы комиссии Дзержинского. Владимир Ильич велел своим секретарям «дать понять» обиженным членам грузинского ЦК, что «он на их стороне»:

«Три момента.

1. Нельзя драться. 2. Нужны уступки. 3. Нельзя сравнивать большое государство с маленьким».

В январе — феврале 1923 года состояние Ленина немного улучшилось — он пытался писать левой рукой, учился говорить. Он обратился к единственному человеку, которому мог довериться, — Троцкому, с просьбой выступить с защитой его позиции. Лев Давидович, чтобы не доводить дело до скандала, предложить все уладить в рамках Политбюро. Ленин, зная своих соратников, не согласился:

«Ни в коем случае. Каменев расскажет все Сталину, а Сталин пойдет на гнилой компромисс и обманет».

5 марта Ленин продиктовал письмо Льву Давидовичу:

«Уважаемый товарищ Троцкий.

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на Ц.К. партии. Дело это находится под “преследованием” Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем наоборот. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным…».

Но остаться спокойным Ленину не удается. С большим опозданием он узнал о том, как Сталин кричал на Надежду Константиновну. Особенно неприятно ему было выяснить, что Каменеву и Зиновьеву все известно, следовательно, слухи могли распространиться достаточно широко.

В тот же день, 5 марта, утром, после того, как Крупская уехала в наркомат просвещения, где она работала, Владимир Ильич продиктовал личное и строго секретное письмо:

«Товарищу Сталину.

Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня.

Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Как же в реальности Ленин относился к Сталину?

Об этом говорится в записках сестры Ленина — Марии Ильиничны Ульяновой, которые были найдены после ее смерти в 1937 году, а преданы гласности только в наши времена.

«У В. И. было очень много выдержки, — писала его сестра. — И он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношения к людям, когда считал это почему-либо более целесообразным… Тем более сдерживался он по отношению к товарищам, с которыми протекала его работа. Дело было для него на первом плане, личное он умел подчинять интересам дела, и никогда это личное не выпирало и не превалировало у него…».

Еще до первой болезни Ленина, вспоминала Мария Ульянова, «я слышала о некотором недовольстве Сталиным… В. И. был рассержен на Сталина… Большое недовольство к Сталину вызвал у В. И. национальный, кавказский вопрос. Известна его переписка по этому поводу с Троцким. Видимо, В. И. был страшно возмущен и Сталиным, и Орджоникидзе, и Дзержинским. Этот вопрос сильно мучил В. И. во все время его дальнейшей болезни…».

Сталин видел, как Ленин относится к нему, и пытался воздействовать на вождя через сестру. Он вызвал к себе Марию Ульянову.

— Я сегодня всю ночь не спал, — сказал ей Сталин. — За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь.

«Мне стало жаль Сталина, — вспоминала Мария Ульянова. — Мне показалось, что он так искренне огорчен».

Мария Ильинична пошла к брату:

— Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что любит тебя.

Ильич усмехнулся и промолчал.

— Что же, — спросила Мария Ульянова, — передать ему и от тебя привет?

— Передай, — ответил Ильич довольно холодно.

— Но, Володя, он все же умный, Сталин.

— Совсем он не умный, — ответил Ильич, поморщившись…

Но, может быть, Ленин находился во власти минутного раздражения? Мария Ильинична Ульянова писала перед смертью, что эмоции не имели значения для брата:

«Слова его о том, что Сталин “вовсе не умен”, были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем — определенное и сложившееся, которое он и передал мне. Это мнение не противоречит тому, что В. И. ценил Сталина как практика, но считал необходимым, чтобы было какое-нибудь сдерживающее начало некоторым его замашкам и особенностям, в силу которых В. И. считал, что Сталин должен быть убран с поста генсека».

Ленин велел Марии Володичевой запечатать письмо и отправить Сталину. Когда вернулась Крупская, она попросила не спешить с отправкой письма. Вероятно, она справедливо опасалась, что эта история может сказаться на здоровье Владимира Ильича и хотела как-то успокаивающе поговорить с мужем, а возможно, и со Сталиным — пусть он сам извинится, и об этой истории можно будет забыть.

Но Иосиф Виссарионович понял, что его судьба висит на волоске. Каменев предупредил генсека, что на очередном съезде Ильич «готовит для него бомбу». Историки пришли к выводу, что продиктованные Лениным слова его секретарь Лидия Фотиева сразу же показывала Сталину. Так что ему было известно намерение Владимира Ильича убрать его с должности генерального секретаря ЦК партии.