В никуда - Нельсон Демилль

– Качай быстрее.

– Качаю быстро, как только способен европейский социалист.

– Когда будешь платить этому типу, притворись французом.

– Bon[86].

Я втиснул в бак тридцать пять литров и посмотрел на сумму.

– Две тысячи сто донгов. Недурно. Всего два бакса.

– Счетчик показывает в сотнях, – поправила меня Сьюзан. – Больше двухсот тысяч. Все равно дешево.

– Вот и отлично. Ты и плати.

Заправщик наконец вылез из своей будки.

– Bonjour, monsieur[87], – поздоровалась с ним Сьюзан.

– Comment ga va?[88] – добавил я на всякий случай.

Он не ответил ни на каком языке и, пока Сьюзан отсчитывала банкноты с портретом дядюшки Хо, не отрываясь смотрел на наш мотоцикл. Я показал на лик и сказал:

– Numero uno hombre, – и сам понял, что с грамматикой я не в ладах. Сьюзан ударила меня ногой по лодыжке.

Заправщик окинул нас взглядом и опять уставился на мотоцикл. Мы сели в седла, и Сьюзан повернулась к вьетнамцу:

– Le tour de Hue – Hanoi.

Я рванул с места, пока он нас не расколол. А на шоссе мы снова надели наши горские шарфики и кожаные ушанки.

– Какого дьявола ты полез с этим "Numero uno hombre"? – спросила меня Сьюзан.

– А как же? Дядюшка Хо – мужчина номер один.

– Но это же испанский.

– Какая разница? Ты француженка. Я испанец.

– Иногда ты шутишь в неподходящих ситуациях.

– Старая привычка, – ответил я. – Пехотинцы всегда шутят, когда становится туго. И полицейские тоже. Наверное, это мужская особенность.

– Твои выпендрежные замечания только усугубляют наше незавидное положение – как с полковником Мангом, как с Биллом, когда ты заявил, что учился с ним в Принстоне.

Сьюзан пребывала в стервозном настроении. Оставалось надеяться, что это предменструальный синдром, а не подхваченная хворь.

Шоссе № 1 было единственной артерией, которая связывала север и юг. И хотя продолжались праздники и не следовало ожидать большого движения, казалось, половина населения страны вышла на эти два жалких ряда с плохим покрытием. Нам не удавалось разогнаться быстрее шестидесяти километров в час, и каждый дюйм дороги давался как большое испытание.

Потребовалось два часа, чтобы проехать сто километров до главного города Тханьхоа. Время близилось к трем. Становилось холодно. Небо насупилось серыми тучами, и мы то и дело ныряли в полосы дождя.

– Это, должно быть, Тханьхоа, – обернулся я к Сьюзан. – Первая точка, где мы можем свернуть на север, на шоссе номер шесть.

– Тебе решать, – ответила она.

Я посмотрел на счетчик: мы проехали почти 560 километров. На это у нас ушло восемь часов. Теперь было 15.15 – светового дня оставалось меньше четырех часов.

Я прикинул различные варианты и решил: раз пока нет дождя, лучше свернуть на плохую дорогу сразу и до захода солнца насколько возможно приблизиться к шоссе № 6. Завтра может пойти дождь и следующая дорога к шоссе № 6 станет непроезжей, о чем мне во время краткого инструктажа втолковывал Анх.

– Свернем в Тханьхоа, – объявил я Сьюзан. – Не понравится, вернемся и попробуем другую.

Мы въехали в город в горских шарфиках и кожаных ушанках. Тханьхоа не был снесен с лица земли во время войны и сохранил некоторое очарование. Я заметил на улицах пожилых людей в беретах и несколько гостиниц и кафе, которые строили явно не восточные немцы.

На нас косились, и у полицейского участка проводили взглядом копы.

– Здесь, на побережье, горцы появляются не часто, – предположила Сьюзан. – Мы вызываем любопытство, но не подозрение. Это вроде как американские индейцы, если они приезжают в город на Западе.

– Твоя придумка?

– Да.

Мы проехали город, и я увидел съезд на боковую дорогу с асфальтовым покрытием. На указателе стояло слово "Донгшон" и надпись по-вьетнамски. Я сбросил газ и показал на него Сьюзан.

– Место археологических раскопок, – перевела она. – Культура Донгшон... тысяча лет до нашей эры... дорогу, я думаю, проложили позднее.

Я свернул с шоссе, проехал сотню метров, остановился и вытащил карту.

– Вот эта дорога. Через пятнадцать километров будет деревня Бай-как-ее-там, дальше на север по шоссе номер пятнадцать к шоссе номер шесть.

– Дай посмотреть.

Я протянул ей карту. Сьюзан некоторое время молча вглядывалась в нее, затем положила к себе в куртку.

– Поехали.

Я включил скорость, и мы тронулись в путь. По бокам замелькали археологические раскопки, а потом асфальт кончился. Грязная грунтовка была разбита машинами и повозками – приходилось держать мотоцикл посередине колеи, где земля была немного тверже.

Нас немилосердно подкидывало, и мне не удавалось разогнаться быстрее сорока километров в час – чуть больше двадцати миль. А временами приходилось ехать еще медленнее.

Местность оставалась ровной, но постепенно повышалась. Сначала шли рисовые поля, но затем их сменили посадки овощей.

"БМВ" "Париж – Дакар" оказался в самом деле хорошей машиной для грязи, однако сама грязь была уж слишком плоха. Я едва удерживал руль, а моя задница чаще парила в воздухе, чем опиралась на седло. Сьюзан крепко обхватила меня руками.

– Утром мы это прочувствуем, – сказал я ей.

– Я уже чувствую, – откликнулась она.

На сорок километров нам потребовалось почти два часа. Но наконец мы оказались в деревеньке Бай-как-ее-там и дорога уперлась в Т-образное пересечение. Я свернул направо, на шоссе № 15, где грязь была не такой откровенно засасывающей. Здесь даже оказалась подсыпка из щебенки и кюветы по сторонам.

Судя по карте, шоссе имело протяженность свыше ста километров и вело к шоссе № 6. На такой скорости, чтобы добраться до пересечения, мы потратим не меньше четырех часов, а солнце уже склонялось за вершины гор.

Дорога тянула вверх. Впереди виднелись холмы, а за ними настоящие горы. Мы почти не разговаривали: мотоцикл так подбрасывало, что было трудно открыть рот и не прикусить язык.

Почти стемнело, и я высматривал место, где можно остановиться на ночлег. Мы уже поднялись на взгорье. Вьетнамцы не любили селиться за пределами городов, деревень и зон земледелия, и здесь было совершенно безлюдно. К самой дороге подступили сосны, и все сделалось призрачным. Я решил передохнуть и остановил мотоцикл.

– Нет ли здесь где-нибудь приюта лыжников?

Сьюзан посмотрела на карту.

– В двадцати километрах есть деревня Лангчан.

– Мне что-то не хочется затемно въезжать во вьетнамскую деревню, – сказал я, немного поразмыслив.

– Мне тоже, – ответила она.

– Тогда давай найдем место, где можно укрыться и спрятать мотоцикл.

– Пол, по этой дороге никто не ездит. Можно заночевать прямо на середине.

– Ценное замечание. – Я отвел мотоцикл от дороги и прислонил к стволу сосны.

Сьюзан открыла седельную сумку и достала два последних банана, последнюю бутылку воды и две плащ-накидки. Мы сели у мотоцикла, прислонились спинами к соснам, и я принялся чистить банан.

– Для тебя хорошая новость, – начал я. – В сосновом лесу не бывает кровососов.

– Зато есть всякие клещи и песчаные блохи.

Мы ели бананы, пили воду и смотрели, как меркнет свет. Небо закрывали плотные облака, стало совершенно темно. Мы слышали звуки хвойного леса – это где-то рядом сновали по земле мелкие зверушки.

Сьюзан закурила и принялась при свете зажигалки разглядывать карту.

– До Дьенбьенфу еще четыреста километров.

Мы помолчали, прислушиваясь к звукам ночи.

– Ты в детстве ходила в походы, ночевала в лесу? – спросил я.

– Нет, если только могла отвертеться. А ты?

– Когда жил в Южном Бостоне – нет. Зато наверстал в армии. Как-то подсчитал, что провел под звездами шестьсот ночей. И иногда мне это нравилось.

По горам прокатился раскат грома. Поднялся ветер. Стало зябко, или я успел слишком много времени провести во Вьетнаме.

– А бывало, что и не нравилось, – добавил я.

Сьюзан закурила новую сигарету.

– Хочешь? Отбивает аппетит.

– Я уже съел банан.

Начал накрапывать дождь, и мы натянули на головы плащи. Чтобы сохранить тепло, прижались друг к другу и запахнулись покрепче.

– Crachin[89], дождевая пыль, – сказал я.

– Как бы не так! Настоящий ливень.

Дождь усилился.

– Сколько тебе за все это заплатили? – спросила Сьюзан.

– Только дорожные расходы.

Она рассмеялась.

Мы оба промокли и начинали дрожать. Такие холодные влажные вечера я помнил по зиме 68-го. Никакого укрытия, кроме плащ-палатки, в небе полно пиротехники, и этот салют на фоне черного дождя поражал своей страшной красотой.