Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

Я пожертвовал гостю облюбованные им золотые, причем весьма поспешно пожертвовал, ибо полагал, что после этого он сразу же уйдет. Но дон Роке отнюдь этого не сделал, а вновь с самым серьезным видом произнес:

— Сеньор дон Лопес, мне кажется, что не подобает, чтобы мы ели из одной тарелки или каждую минуту передавали друг другу ложку или вилку. Прикажи подать второй прибор.

Сказав это, он отдал соответствующие распоряжения, мы сели за стол. И я признаю, что беседа с моим незваным гостем была весьма забавна, так что если бы не мысль, что я нарушаю отцовский запрет, то я не без приятности видел бы его за своим столом.

Бускерос вышел сразу после обеда, я же, переждав жару, велел проводить себя на Прадо. С удивлением взирал я на живописное расположение этой аллеи, но вместе с тем с величайшим нетерпением ожидал мгновения, когда окажусь в Буэн Ретиро. Этот уединенный парк прославлен в наших романах,[207] и я сам не знаю, что за предчувствие подсказывало мне, что я непременно вступлю там в какую-либо нежную связь.

Вид Буэн Ретиро очаровал меня больше, чем можно выразить. Я долго бы стоял так, погруженный в мечты, если бы какой-то поблескивающий предмет, лежащий в траве в двух шагах от меня, не привлек бы к себе моего внимания. Я поднял его и увидел медальон, прикрепленный к обрывку золотой цепочки. В медальоне находился силуэт чрезвычайно благородного юноши, на обороте же я увидел плетенку из волос, разделенную золотым пояском, на котором я прочитал надпись «Вечно твой, моя возлюбленная Инес». Я спрятал находку в карман и пошел дальше. Возвратившись затем на прежнее место, я застал там двух женщин, из которых одна, молодая и необыкновенно красивая, искала что-то в траве и была явно встревожена. Я легко догадался, что она ищет потерянный портрет. Почтительно подойдя к ней, я сказал:

— Сударыня, мне кажется, что я нашел предмет, который ты ищешь, однако благоразумие не позволяет мне отдать его, прежде чем в нескольких словах ты не соблаговолишь доказать свои права собственности на найденную мною вещицу.

— Скажу тебе поэтому, сеньор, — ответила прекрасная незнакомка, — что я ищу портрет с обрывком золотой цепочки, остаток которой я держу в руке.

— Но, — добавил я, — разве не было какой-нибудь надписи на портрете?

— Была, — ответила незнакомка, несколько покраснев, — ты прочел там, сеньор, что меня зовут Инес и что оригинал этого портрета «вечно мой». А теперь надеюсь, что ты соблаговолишь мне его вернуть.

— Ты не говоришь мне, сударыня, — сказал я, — каким образом этот счастливый смертный вечно тебе принадлежит.

— Я считала своим долгом, — возразила прекрасная незнакомка, — удовлетворить твою осмотрительность, сеньор, а отнюдь не твоё любопытство, и не пойму, по какому праву ты задаешь мне подобные вопросы.

— Моё любопытство, — ответил я, — быть может, более справедливо следует назвать интересом. Что же до права, по которому я смею тебе, сударыня, задавать подобные вопросы, то я позволю себе заметить, что, возвращая потерянный предмет, нашедший его обычно получает надлежащее вознаграждение. Я умоляю тебя, сеньора, только о такой награде, которая может сделать меня несчастнейшим из смертных!

Юная незнакомка нахмурилась и сказала:

— Ты заходишь, сеньор, слишком далеко для первой встречи; во всяком случае, это не способ добиться второго свидания; однако я могу удовлетворить в этом смысле твою любознательность. Портрет этот…

В этот миг с боковой аллейки нежданно вышел Бускерос и, подойдя к нам, сказал:

— Поздравляю тебя, сеньора, ты познакомилась с сыном богатейшего негоцианта из Кадиса.

При этих словах Бускероса на лице моей незнакомки появилось выражение величайшей обиды.

— Я полагаю, что не дала повода, чтобы незнакомые люди смели со мной заговаривать.

Затем, обращаясь ко мне, прибавила:

— Благоволи, сеньор, вернуть мне портрет, который ты нашел.

Сказав это, она села в карету и исчезла с наших глаз.

Когда цыган дошел до этого места, за ним прислали, и он просил у нас разрешения отложить на завтра продолжение своей истории. Едва он ушел, прекрасная еврейка, которую мы называли теперь просто Лаура, обращаясь к Веласкесу, сказала:

— Что ты думаешь, сиятельный герцог, об экзальтированных чувствах молодого Суареса? Разве когда-нибудь в жизни ты задумывался хоть на миг о том, что обыкновенно называют любовью?

— Система моя, — отвечал Веласкес, — объемлет всю природу, и, тем самым, должна включать все чувства, вложенные природой в сердце человеческое. Я всячески углубил их и дал им определение, в частности, мне удалось это в том, что касается любви, когда я открыл, что можно с величайшей легкостью выражать её посредством алгебры, а как ты знаешь, сеньора, алгебраические задачи решаются с точностью, которая не оставляет желать ничего лучшего. В самом деле, допустим, что любовь является положительной величиной, обозначаемой знаком плюс, ненависть, как чувство противоположное любви, обозначена будет знаком минус, равнодушие же, как вовсе не чувство, будет равняться нулю.

Если затем я помножу любовь на любовь, или скажу, что люблю любовь, то у меня будут всегда получаться величины положительные — ибо плюс на плюс всегда дает плюс. С другой стороны, если я ненавижу ненависть, то вступаю тем самым в область чувства любви, то есть в область положительных величин, ибо минус на минус дает плюс.

Напротив, если я ненавижу ненависть ненависти, то я вступаю в область чувства противоположного любви, то есть в область отрицательных величин, ибо минус в кубе дает минус.

Что же до произведений любви на ненависть или ненависти на любовь, то они всегда отрицательные, поскольку плюс, помноженный на минус, или минус, помноженный на плюс, всегда дает минус. Ведь и в самом деле, ненавижу ли я любовь или же люблю ненависть, я всегда остаюсь в пределах чувств, противоположных любви. Можешь ли ты, прекрасная Лаура, в чем-либо упрекнуть это моё доказательство?

— Никоим образом, — ответила еврейка, — напротив, я убеждена, что нет женщины, которая не покорилась бы подобному рассуждению.

— Меня бы это вовсе не обрадовало, — сказал Веласкес, — ибо, покоряясь столь поспешно, они утратили бы дальнейшее продолжение, или выводы, проистекающие из моих принципов. А теперь я стану излагать далее свои доказательства. Так как любовь и ненависть относятся друг к другу как величины положительные к отрицательным, то из этого следует, что вместо ненависти я вправе написать минус любовь, чего, однако, не следует считать равным равнодушию, которое, по сути дела, равно нулю.