Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

Устроившись на стуле в мюнхенской кондитерской, лицом к окну, через которое хорошо были видны спешащие пешеходы и красивый новый дом на другой стороне улицы, Лили Селигзон терпеливо ждала. Ей не нужно бороться со скукой, читая газету или книгу. Она могла ждать часами, скрестив руки на груди и глядя прямо перед собой. Время от времени она поглядывала на ряд окон служебных помещений на втором этаже, которые были закрыты ставнями, то ли из-за слепящего январского солнца, то ли от стремления работающих там людей укрыться от нескромных взглядов. Она внимательно наблюдала за всеми, кто входил в здание и выходил из него. Дверь с молоточком вместо звонка открывалась часто — доказательство того, что дела предпринимателя Курта Айзеншахта шли как нельзя лучше.

Она позвала официантку и снова заказала кофе со сливками, жалкое подобие того, что она пробовала в австрийском Линце. А особенно хорошо у австрийцев получается крем «шантийи»[39]. Она иногда сердилась на себя за то, что позволяла себе эти небольшие слабости. Когда она доверительно, борясь со скованностью, рассказала об этом своему другу Симону Визенталю, согретая его доброжелательным взглядом, тот усмехнулся, и его тонкие усы при этом распрямились: «Это вкус твоего детства. Ты в этом права, малышка. Не позволяй никому изменять тебя». Его решительность и сила воли позволяли ей чувствовать себя увереннее.

Год назад она прочитала о нем статью в американском журнале. Для нее, молодого адвоката, только что закончившей с отличием учебный курс, это было словно возрождение. В статье говорилось о Еврейском историко-документальном центре, который создал этот человек. Визенталь потерял восемьдесят девять человек близких и дальних родственников, погибших в концентрационных лагерях. Сам он тоже несколько лет был узником Маутхаузена. Освободившись из лагеря, он узнал, что американцы открыли специальное бюро по расследованию военных преступлений, сотрудники которого занимались поисками нацистских преступников, чтобы передавать их в руки правосудия. Без колебания Визенталь предложил Лили свои услуги. У него была прекрасная память, и ему хватило настойчивости. С бесконечным терпением он посещал лагеря перемещенных лиц, опрашивал выживших, записывал названия мест, даты, имена, приметы. Бывший архитектор четко знал, что необходимо для выполнения поставленной задачи. Он не мог позволить себе сантименты. Нужны были доказательства и еще раз доказательства. Его интересовали факты, а не жалобы и сплетни. Люди сами стали обращаться к нему. Конечно, среди жертв были и палачи, доносившие на других палачей. Видя, как эти псы рвут друг друга на части, Визенталь получал удовлетворение. Холодно глядя на них, он иронически называл их «героями», передавая в руки правосудия. «Я глас всех тех, кто не смог пережить этот кошмар», — говорил он, ощущая тяжесть возложенной им самим на свои плечи задачи. Лили пришла поговорить с ним о своих родителях и сестренке. Человек, решивший посвятить свою жизнь поимке убийц ради справедливого суда за каждую из шести миллионов уничтоженных жертв, поддержал молодую женщину. Он оказался тем человеком, который выслушал ее, и это было еще одной из причин жить дальше.

В одном из писем Феликс написал ей, что именно Курт Айзеншахт приобрел Дом Линднер в 1938 году. Это имя стало первой и пока единственной отправной точкой. Она не требовала большего от брата. Это была только ее охота. Благодаря сети информаторов Симона Визенталя Лили удалось отследить путь, проделанный ее родителями до дня, когда проводник, который должен был показать им путь в Швейцарию, был выдан немцам и расстрелян. Она даже нашла его семью. Вдова проводника рассказала, что предателем оказался его друг, который просто не вынес жестоких пыток. «Значит, вот как это было», — подумала Лили. Банальное несчастье, что случалось нередко, неудачное стечение обстоятельств и неправильно выбранный момент, когда ее родители должны были пересечь границу. Она пришла в отчаяние, так как ожидала чего-то более существенного. Ей нужен был настоящий виновник, которого следовало наказать. Такой человек, как Айзеншахт.

Визенталь провел собственное расследование. Айзеншахта, вне всякого сомнения, можно было обвинить в том, что он извлекал материальную выгоду из нацистской системы, закрывая глаза на преступления, о которых просто не мог не знать. Однако он был достаточно ловок и умен, чтобы запачкать свои руки кровью. Он старался держаться на расстоянии от этого адского круга. «Нацистская партия насчитывала десять с половиной миллионов членов, — пояснил Визенталь Лили. — Из них только полтора процента участвовали в совершении преступлений, каждый на своем месте. Другие…» Это не было ни извинением, ни оправданием, но лишь горькой констатацией. Этот человек был достаточно силен, чтобы отлавливать палачей, несмотря на угрозу жизни. Лили не была идиоткой. Она могла уловить различие между насильниками и убийцами, бюрократами, которые посылали людей на смерть, и пассивными свидетелями, этим молчаливым аморфным большинством, низкосортным человеческим материалом, лишенным способности любить ближнего, жалеть и сострадать.

Неподвижно сидя на стуле спиной к стене, молодая женщина словно была сделана изо льда. Она ловила на себе любопытные взгляды клиентов, пожилых дам, которые приходили сюда съесть пирожное и выпить кофе. Kaffee und Kuchen[40]… Это так традиционно, так по-немецки. Когда она ступила на германскую землю, то так сильно волновалась, что сразу направилась в туалет, чтобы умыть лицо холодной водой. Говоря по-немецки, поначалу она вынуждена была напрягать память. Она запиналась, подыскивая слова и путаясь в синтаксисе. Немецкий язык стал для нее иностранным, который она должна была совершенствовать. Теперь она сердилась на себя за то, что оказалась такой недальновидной. Впервые хамелеон стал привлекать внимание. Именно этот факт и заставлял ее нервничать. На будущее она должна сделать выводы. Добровольные информаторы Симона Визенталя, которые разыскивали нацистов даже на краю земли, находили их на красивых улицах Буэнос-Айреса или Сан-Пауло, в кварталах развлечений Нью-Йорка или в скромных провинциальных домах в ФРГ, должны были стать невидимками. Это был залог успеха.

Курт Айзеншахт был осужден за свои делишки. Но вынесенный ему судом приговор оказался просто фарсом. Тем более что и в тюрьме он не отбыл весь срок. Лили хотела посмотреть ему в глаза, оказаться лицом к лицу уже не с воображаемым кошмаром, а с кошмаром во плоти.

Приближался вечер, когда Айзеншахт наконец появился. Он был одет в зеленое пальто из плотной шерсти. Голову венчала тирольская охотничья шляпа. Выйдя на улицу, он замер на месте, какое-то время глядя на небо. Сумерки опускались в этот период года рано. Пока он заводил автомобиль и разворачивался, Лили поднялась и положила на стол деньги. Быстро надела куртку с капюшоном и шерстяную шапочку. К дому Курта Айзеншахта она приехала раньше, чем он, так как хорошо знала дорогу, потратив несколько дней на изучение окрестностей и особенностей расположения уютного, состоящего из отдельных вилл квартала, где жил Айзеншахт. Его особняк скрывался за большими воротами, от которых шла аллея, обрамленная подстриженными кустами. Чтобы узнать больше, надо было стать вхожей в дом. Недалеко от сада, раскинувшегося до лесной опушки, был небольшой прудик. Вдоль дома тянулась терраса, на которую выходили окна первого этажа. Каждый вечер за полчаса до возвращения хозяина дома служанка зажигала лампы в салоне и библиотеке, растапливала камин. Бутылка с шампанским всегда стояла наготове в ведерке со льдом, но, как правило, оставалась невостребованной. Видимо, Айзеншахт предпочитал более крепкие напитки, но хотел, чтобы у него был выбор. Он также любил общество, часто приглашал гостей. Женщины приходили в вечерних платьях из креп-сатина с глубоким декольте. Самые смелые были с оголенными руками, и их белая кожа сияла в обеденном зале, освещенном свечами. Курт Айзеншахт сидел во главе стола. Вечера были оживленными, веселыми, но заканчивались рано. Мужчинам надо было отправляться в свои конторы еще засветло.