Фестиваль - Сергей Власов

Расстроенная Валерия вышла из зала в фойе, глотая слезы. Она обратилась со своей слегка необычной просьбой к нескольким мужчинам и везде получила отказ.

– Тупые, закомплексованные скоты, – резюмировала она итог своей неудачной экспедиции.

Сидящая в четвертом ряду Ирина Львовна внимательно следила за юным дирижером, иногда делая какие-то пометки у себя в блокноте.

– Позвольте поинтересоваться, что вы все время там у себя пишете? – спросил ее сидящий по правую руку Валерий Москалев.

– Не твоего ума дело, Валера. Много будешь знать – скоро состаришься и выйдешь на пенсию.

– Куда ему дальше стариться, – поддержал Ловнеровскую Мондратьев. – У него и так возрастной эстрадный ценз на исходе.

Ирина Львовна в задумчивости засунула шариковую ручку себе в рот, немного ее пожевала, затем в очередной раз что-то черканула у себя на листке и удовлетворенно произнесла:

– А мальчик-то ничего – тормозной. Вялый, жирный – наш вариант.

– Да, хороший парень, – согласился Мондратьев.

– Кто пойдет первым разговаривать с ним за кулисы?

– Вы! – хором ответили оба заслуженных артиста.

– А почему именно я?

– Потому что вы умная! – патетически сказал Мондратьев.

– Нет, не поэтому, – не согласился с сатириком конферансье. – Потому что вы – фантасмагорическая женщина. Вам никто не откажет.

– Ладно, уговорили. Сколько до антракта? А-а, ну да. Тогда пойду в буфет – подготовлюсь к беседе.

Иван Петрович Самокруткин, как опытный драматургический волк, сразу распознав, кто есть кто в мире музыкального авангарда, неторопливо потреблял в ложе коньяк в умеренных дозах, периодически вспоминая в разговоре с артистом Сушковым своего бывшего директора Иммануила Каца недобрым словом. Дудина спорила с Бланманже по поводу музыки:

– Мариночка, ты, конечно, замечательная актриса, но в музыке ты полный профан.

– Да? А то, что я закончила музыкальную школу по классу фортепьяно, – это что, ничего не значит?

– Абсолютно. Мы же с тобой играли в стольких спектаклях… Что же я, не в курсе – у тебя совершенно нет слуха. – Бланманже тряхнула копной крашеных волос.

– По-твоему, я глухая?

– Ну, не совсем. Но и играть на каких-нибудь инструментах тебе не рекомендуется.

– А тебе рекомендуется? Сказать вслух, на чем играть ты первая мастерица?

– Ну, попробуй скажи.

– На мужских гениталиях. – Дудина от нервного перенапряжения начала хрипеть.

– Для чего ты это говоришь? Я имею в виду – гадости? Хочешь, чтоб мы опять поссорились?

– Нет, я хочу, чтобы мы еще более подружились.

– С помощью мужских гениталий?

– Именно.

– Тогда вот тебе моя рука.

Гастарбайтер продирижировал уже четыре своих гениальных произведения, а заказов на исполнение чего-либо «любимого» из зала так и не поступило.

«Странно, – подумал Клаус, – какая короткая у этих русских память…»

До перерыва юный маэстро отработал без всякого энтузиазма и отправился в личную гримерку с чувством некоторой досады.

Публика повалила в буфет, на ходу обсуждая только что услышанное, споря и порою расходясь в оценках от полного принятия авангарда до его же категорического отрицания.

– Сегодня он дирижирует гораздо лучше, чем позавчера, – сказал, выходя из зала, Юрий Иванович Воронин своей спутнице. – Более вдохновенно…

Малярша согласно кивнула и потрогала для чего-то свой рыхлый, затянутый в узкую кожаную юбку зад, после чего, страстно поводив глазами, с грустью заметила:

– У меня, кажется, колготки поехали…

Воронин, доставший было уже пачку «Данхилла», медленно убрал ее назад в карман, внезапно почувствовав, что музыка Гастарбайтера может не только навевать эротические грезы или выдергивать из памяти сексуальные воспоминания в момент ее исполнения, а также неотвратимо действовать на значительном промежутке времени на подсознание и после того, как уже прекратила звучать.

Жгучее желание овладеть маляршей прямо сейчас взяло главного инженера за горло в самый неподходящий момент – кроме страсти Воронину очень хотелось и пить, и писать, и поэтому он, мучительно соображая по поводу очередности предполагаемых действий, тупо начал переминаться с ноги на ногу, заглядывая в лица кружащих вокруг любителей музыки, как бы спрашивая у них ответа: с чего же начать. Трудность выбора состояла еще и в том, что долго томиться без удовлетворения сексуальных позывов его организм не мог. Желание могло улетучиться в любую секунду.

– Юрий Иванович, а вы мне купите завтра новые колготки?

– Подожди, подожди… Спросишь чуть попозже. Сейчас, сейчас пройдет, полегчаечает.

– Что с вами? Вам плохо?

– Мне – нормально, а скоро будет совсем хорошо. Скажи мне, – Воронин мысленно обозначил нестерпимые желания цифровым рядом от единицы до тройки, – скажи мне, какую цифру ты любишь больше всего: единицу, двойку или тройку?

Под «тройкой» было обозначено посещение места общего пользования, и неповоротливый, сортирный ум малярши выбрал именно ее. Сунув в руки спутницы дипломат, Юрий Иванович опрометью помчался по фойе, ища глазами спасительную табличку, сигнализирующую о наличии поблизости так необходимого ему ватерклозета.

…Вернулся он через некоторое время злой, усталый и с мокрыми брюками.

– Попал под дождь, – пояснил Воронин. – Выбежал на улицу за сигаретами, а там, зараза, – дождь как из ведра.

– Юрий Иванович, ответьте мне честно: зачем вы спрашивали меня про цифры? За этим кроется что-то серьезное? – с тревогой в голосе спросила малярша.

– Да нет, это я так… пошутил.

– Вы меня обманываете. Я же видела то напряжение, с каким вы об этом спрашивали.

– Я просто хотел пить. Кстати, я и сейчас хочу. Пойдем в буфет, выпьем по стаканчику минеральной негазированной воды.

Не удовлетворившись объяснениями главного инженера, девушка, индифферентно прижимая сумочку на длинном ремешке к целлюлитной ляжке, проследовала в сторону, на которую ориентировал приклеенный к колонне фирменный указатель. Юрий Иванович поплелся сзади, проклиная все на свете – сейчас ему хотелось только воды.

– А фигурка-то у девульки препохабная, – сказал он вслух и окончательно расстроился.

Навстречу ему попалась парочка известных всей стране телевизионных ведущих. Популярный Лев Новоженов что-то активно объяснял еще более популярному Дмитрию Диброву и размахивал при этом короткими руками в разные стороны. Они лениво жевали бананы, публично, на глазах зевак элегантно рассовывая кожуру от них по карманам дорогущих английских костюмов.

– Смотри, смотри, Лева, какая хорошенькая пошла!.. – Маленький Дибров, подпрыгнув на месте, прямо в воздухе послал воздушный поцелуй какой-то очередной незнакомке.

– Дима, ты неисправим, – тут же забубнил журналист и писатель.

Телеведущий расхохотался и хлопнул Новоженова по спине:

– Ты абсолютно прав, Лев Юрьевич. Учти, в ближайшее время в результате нашей совместной деятельности я попытаюсь передать тебе все свои отрицательные качества.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала.

– Лева, у меня, к сожалению, нет в наличии ни одной бабушки.

– Дима, хочешь, я стану ею для тебя?

– Грязный извращенец! Я подумаю.

Повстречав на своем пути Сергея Сергеевича Флюсова, приятели дружно насели на него с массой второстепенных вопросов, на которые генеральный директор фестиваля дал вполне устроившие их исчерпывающие ответы. Сергей ожидал главного вопроса и наконец его услышал:

– Что же это за человек или организация, которые могут швырять на ветер такие сумасшедшие средства? – Дибров сделал вид, что спросил от нечего делать.

– Это – тайна. И я ее, разумеется, не раскрою, – спокойно ответил Флюсов, – и фамилию не назову, но в свою очередь позвольте поинтересоваться, что же здесь удивительного в том, что богатые люди идут навстречу своим увлечениям?

– Очевидно, что с этого завернутого юноши получить какую-либо финансовую отдачу будет неимоверно сложно, не правда ли? – со знанием предмета игриво предположил телеведущий. – Но если здесь дело только в пристрастии к несколько нестандартной музыке – это другое дело.

– Кто знает, кто знает… На самом деле очевидное – это то, чего никто не видит. Пока кто-нибудь талантливый не выразит его способом, понятном для всех.

– А-а-а… Лев Юрьевич, в таком случае мы присутствуем с тобой на показательных выступлениях по капиталистическому пилотажу. – Дибров улыбнулся так широко, что стал виден полусгнивший зуб мудрости, находящийся обычно вне зоны зрительной досягаемости.

– Не обращай внимания, Сереня, на критические замечания. На самом деле все у тебя идет замечательно, я имею в виду концерт, – пробубнил почти в ухо писателю Лев Новоженов.