Монстры - Стивен Джонс

— Мы попадем в викария.

— Он уже мертв, — сказал стрелок.

— Этого мы не знаем.

— Точно мертв. Взгляните на него…

Кровавая Башка несколько раз встряхнул Кута как грушу, а потом небрежным движением швырнул преподобного полицейским. Тело стукнулось о гравий недалеко от ворот и не шевельнулось. Айвенго наконец обрел голос:

— Огонь!

Понукать стрелков не пришлось: их пальцы нажали на курки еще до того, как прозвучал приказ.

В Кровавую Башку ударили три, четыре, пять пуль, одна за другой, большинство угодило в грудь. Пули ужалили его, и он закрыл одной рукой лицо, а второй прикрыл пах. Такой боли он никак не ожидал. Рана, полученная от винтовки Николсона, была тут же забыта благодаря блаженному кровавому пиру, но эти колючки причиняли боль и жалили все чаще. В нем шевельнулся страх. Инстинкт велел ему пойти прямо на эти палки, издававшие хлопки и вспышки, но боль не позволила. Поэтому он отступил — повернулся и побежал к холмам, перескакивая через могилы. Там, на холмах, он знал все заросли, норы и ямы, где мог бы спрятаться и хорошенько обдумать новую проблему. Но сначала нужно было убежать от врага.

Полицейские быстро собрались вдогонку, воодушевленные легкостью победы. Айвенго остался один, отыскал на какой-то могиле вазу, вытряхнул из нее хризантемы, и его туда вывернуло.

Покинув долину, Кровавая Башка почувствовал себя в большей безопасности, так как дорога здесь не была освещена. Он мог слиться с темнотой, с землей, как проделывал тысячу раз. Он направился через поле. Ячмень до сих пор не убрали, колосья отяжелели от зерна. Он вытаптывал урожай, размалывая на бегу стебли и зерна. Преследователи за его спиной уже начали отставать. Машина, в которую они набились, осталась на дороге, и он видел ее огоньки — один голубой, два белых — далеко позади. Враг кричал что-то в смятении, отдавая приказы, но слов Кровавая Башка не понимал. Не важно, он знал людишек. Их легко напугать. Они не станут далеко искать, отзовут отряд под предлогом темноты, уверяя себя, что полученные им раны наверняка смертельны. Какие они все-таки наивные, словно дети!

Он взобрался на вершину холма и взглянул на долину. Ниже дороги-змеи со светящимися глазами (это были фары вражеской машины) пролегала деревня, образуя колесо теплого света, на ступице которого мелькали синие и красные огоньки. А дальше, во всех направлениях, начиналась непроницаемая чернота холмов, и лишь звезды висели над ними, образуя петли и колонии. Днем долина напоминала лоскутное покрывало, игрушечный городок. Ночью она превращалась в нечто таинственное, принадлежавшее скорее ему, чем им.

Его враги уже возвращались в свои укрытия, как он и предполагал. Погоню отложили до утра.

Король Кровавая Башка улегся на землю и принялся следите за горящим метеором, падавшим на юго-западе. Короткий, яркий росчерк по небу, осветивший облако, сразу погас. До утра оставалось много долгих целебных часов. Вскоре он снова станет сильным и тогда… тогда он сожжет их всех дотла.

Кут не был мертв, но так близок к смерти, что едва ли это имело значение. Восемьдесят процентов костей в его теле были сломаны или с трещинами, лицо и шея — сплошная рана, одна рука искалечена так, что в ней трудно было признать человеческую руку. В том, что он умрет, никто не сомневался. Это был всего лишь вопрос времени и его желания.

Свидетели, хотя бы мельком подсмотревшие, что творилось в долине, начали приукрашивать свои рассказы, но заверения, что все это они видели собственными глазами, придавали вес самым нелепым фантазиям. Хаос на церковном кладбище, выбитая дверь в ризницу, оцепление на северной дороге. Что бы там ни случилось в ночь с субботы на воскресенье, забудут об этом еще не скоро.

Служба по случаю праздника урожая не состоялась, и это никого не удивило.

— Я хочу, чтобы мы все вернулись в Лондон, — настойчиво твердила Мэгги.

— Еще позавчера ты хотела остаться здесь. Чтобы слиться с обществом.

— Это было в пятницу, до того как все это… все это… Где-то здесь бродит маньяк, Рон.

— Если мы уедем сейчас, то больше не вернемся.

— О чем ты говоришь, ну конечно, мы вернемся.

— Если удрать в тот момент, когда над деревней нависла угроза, то можно вообще поставить на ней крест.

— Это просто смешно.

— Ты сама хотела, чтобы мы были здесь на виду, участвовали в жизни деревни. Что ж, придется нам поучаствовать и в смерти. Я остаюсь. И пробуду здесь до тех пор, пока все не закончится. А ты можешь возвращаться в Лондон. Забери детей.

— Нет.

Он тяжело вздохнул:

— Я хочу убедиться, что его поймали, кем бы он ни был. Я хочу знать, что все закончено, и должен увидеть это собственными глазами. Только так мы сможем чувствовать себя здесь в безопасности.

Она неохотно кивнула.

— Тогда хотя бы давай ненадолго покинем отель. Иначе миссис Блаттер свихнется. Нельзя ли нам прокатиться? Подышать немного…

— Почему бы и нет?

Стоял благоуханный сентябрьский день: деревенская природа, всегда щедрая на сюрпризы, излучала жизнь. В зеленых изгородях мелькали яркие пятна поздних цветов, над дорогой носились птицы. Небо поражало своей лазурью и сливочной фантазией облаков. Когда семья отъехала от деревни на несколько миль, ужасы прошлой ночи начали испаряться, и все приободрились, поддавшись очарованию дня. С каждой милей, отделявшей их от деревушки Зил, страхи Рона уменьшались. Вскоре он замурлыкал песню.

А на заднем сиденье раскапризничалась Дебби. То и дело слышалось: «Мне жарко, папочка» или «Я хочу сока, папочка» и в конце концов «Мне нужно пипи».

Рон безропотно остановил машину на пустом участке дороги: сегодня он решил побыть снисходительным отцом. Как-никак, детишкам здорово досталось в последние дни, не грех их немного побаловать.

— Хорошо, милая, пописай, а потом мы поедем и купим тебе мороженого.

— А где же здесь пипи-ляля? — спросила девочка.

Глупейший эвфемизм — теща постаралась.

Тут к разговору подключилась Мэгги, которая в подобных случаях лучше Рона справлялась с Дебби.

— Пойди за кустики, — сказала она.

Дебби пришла в ужас. Иан и Рон, переглянувшись, усмехнулись.

Мальчик изобразил страдальческое выражение и, поморщившись, вновь уткнулся в потрепанный комикс.

— Поживее нельзя? — буркнул он. — Могли бы еще успеть куда-нибудь в стоящее место.

«Стоящее место», — подумал Рон. На языке сына это означало город. Иан был городским ребенком, и пройдет еще много времени, прежде чем удастся его убедить, что холм с видом на долину и есть стоящее место. А Дебби все продолжала капризничать:

— Я не могу туда пойти, мамочка…

— Почему же?

— Меня могут увидеть.

— Никто тебя не увидит, милая, — заверил ее Рон. — Слушайся мамы. — Он повернулся к Мэгги. — Ступай с ней, дорогая.

Мэгги не шелохнулась:

— Сама справится.

— Ей одной не перелезть через изгородь.

— Вот ты и ступай.

Рон решил не спорить, натужно улыбнулся и сказал:

— Пошли.

Дебби выбралась из машины, и Рон помог ей перелезть через кованые ворота на поле. Урожай уже был убран, и поле пахло… землей.

— Не смотри, — тараща глазки, упрекнула его дочурка, — ты не должен смотреть.

Она умела крутить людьми в свои зрелые девять лет. Играла на его нервах лучше, чем на пианино, хотя брала уроки музыки. Он знал это, и она тоже знала. Улыбнувшись, он закрыл глаза:

— Ладно. Видишь? Я закрыл глаза. А теперь поторапливайся, Дебби. Прошу тебя.

— Обещай, что не станешь подглядывать.

— Ни за что не стану. — «Господи, — подумал он, — ну и спектакль она устроила». — Побыстрее.

Он оглянулся на машину. На заднем сиденье Иан по-прежнему внимательно читал, целиком погрузившись в какие-то дешевые приключения. Мальчик всегда такой серьезный — Рону только изредка удавалось добиться от него усмешки, не больше. И это не было притворством, напускной таинственностью. Иан, видимо, довольствовался тем, что предоставил выступать сестре.

А за зеленой изгородью Дебби стянула нарядные штанишки и присела, но после всех пререканий у нее ничего не получилось. Она сосредоточилась, но от этого стало еще хуже.

Рон взглянул поверх поля на горизонт. В небе летали чайки, скандаля из-за какого-то ошметка. Он последил за ними какое-то время, чувствуя, как в нем нарастает нетерпение.

— Поживее, милая, — сказал он.

Он вновь перевел взгляд на машину и увидел, что Иан теперь смотрит на него, и лицо его выражает одну только скуку или что-то очень похожее на нее. Рону почудилось, будто на лице сына промелькнуло глубокое смирение. Или он ошибся? Иан вновь уткнулся в комикс «Утопия», сделав вид, что не заметил отцовского взгляда.

И тут Дебби пронзительно закричала — он чуть не оглох.