Заплачено кровью - Валерий Киселев

Лейтенант Пизов, стоявший за ним в нескольких метрах, побежал к майору сразу после взрыва.

- Не дышит, - тихо сказал он кому-то из подбежавших бойцов.

Через шинель на груди майора проступило большое кровавое пятно.

- Литвинов тоже наповал, - сказал боец, осмотрев адъютанта Гогичайшвили.

Капитан Шапошников немедленно доложил о случившемся в штаб дивизии.

- Временно будешь командовать полком, - приказал ему полковник Гришин.

По голосу Шапошников понял, что и Гришин потрясен гибелью Гогичайшвили. Тем более что если бы он не приказал ему немедленно прибыть в штаб дивизии, Гогичайшвили мог бы быть жив.

- Доложите обстановку, - машинально сказал полковник Гришин.

- Ведем огневой бой, - также машинально, едва сдерживая подступившие к горлу спазмы, докладывал капитан Шапошников, - Продвиженья нет. Потери большие.

Шапошников назвал цифры, глубоко вздохнул и замолчал.

Он знал, что майора Гогичайшвили Гришин вызывал для того, чтобы посоветоваться, как вести бой дальше. Сам Шапошников давно уже понял, что успеха в этих боях не будет. Без огневой поддержки атаки пехоты по глубокому снегу бессмысленны, если не преступны.

Воевать одной пехотой на открытой местности, без артиллерийской поддержки, атакуя при этом дзоты, с минимальной надеждой на успех - значило нести неоправданные потери. Шапошников не верил, что Гришин этого не понимает и не видит со своего НП, как бездумно ежедневно расходуются люди, как на пределе возможностей воюет дивизия, да и не только их - в таких же условиях воевали на этом участке еще несколько частей.

За день до гибели Гогичайшвили Шапошников наблюдал, как на их участке пошла в бой лыжная бригада, сформированная из тихоокеанских моряков. Поднялись они хорошо, красиво и дружно, смело. Но у гитлеровцев все здесь было пристреляно до метра - бригада вошла в сплошную пелену разрывов. К вечеру остатки ее, выведенные из боя, уместились на двух полуторках. Через полковой медпункт тогда прошло несколько сот человек из этой бригады, и Шапошникову, когда он пришел туда, запомнилось, как один молодой моряк, весь в бинтах, плакал: "Цусима... Устроили нам самую настоящую Цусиму...".

- Тебе немцев хорошо видно? - спросил после паузы Гришин Шапошникова.

- С НП они за снежным валом всего в ста метрах. А НП сейчас в боевых порядках первого батальона. Тюкаев на дежурстве вчера двух нахалов снял, высунулись посмотреть.

А про себя Шапошников подумал: "Если немцы узнают, что НП нашего полка всего в ста метрах от передовой, то ощиплют, как куропаток.

- Как с питанием? - спросил полковник Гришин.

- Очень плохо. Горячая пища почти не доставляется. Носят ее по реке, но немцы все освещают и простреливают. Пока донесут - все остынет, а часто вообще не доносят.

Шапошников последнее время чувствовал себя все хуже и хуже, боли в желудке обострились, сказалось и нервное напряжение да и, как нарочно, в конце января съел американских консервов - от них стало еще хуже. Держался он из последних сил, на одной воле. Все, кто его долго не видел, удивлялись, насколько он похудел.

- Как последнее пополнение? - спросил Гришин.

- Это одно количество, товарищ полковник. Лучше прислали бы всего одну роту, но качественно подготовленную, - вздохнул Шапошников.

- Готовься на завтра снова к бою. Подполковник Смирнов приведет с собой ночью маршевую роту.

- Есть.

"Готовься... - подумал Шапошников. - Бой и не заканчивался, идет днем и ночью целую неделю..."

Подполковник Смирнов оказался одних лет с Шапошниковым, энергичным, уверенным в себе командиром. Они быстро распределили пополнение по ротам.

В первую атаку рано утром, в минуты, когда немцы обычно завтракают, поднялись довольно дружно, но через пятнадцать минут цепи лежали на снегу, и живые прятались за убитых.

Подполковник Смирнов несколько раз энергично требовал от комбатов поднять людей, но цепи не двигались.

- Это просто психологический шок, - доказывал он комиссару полка Наумову. - Люди боятся подняться, когда вокруг тебя неубранные тела убитых!

- Люди не хотят гибнуть напрасно! - отрезал Наумов.

- За ходом боя наблюдает командир дивизии, а мы людей поднять не можем, - повысил голос подполковник Смирнов.

Шапошников и Наумов знали, что полковник Гришин с высоты у Чегодаево наблюдает атаку их полка, но это нисколько не прибавило им рвения. Шапошников ждал, как тогда в Милославичах, что Гришин прикажет ему идти в цепи с комиссаром, чтобы поднимать людей, и знал, что если пойдет, то не вернется. Но думал он обо всем этом совершенно спокойно и как-то даже отрешенно.

- Смотрите, поднимаются! - Смирнов позвал Шапошникова и Наумова.

Прильнули к окулярам биноклей. Действительно, несколько десятков бойцов неуверенно шли вперед. Метрах в ста впереди них шел кто-то в белом полушубке.

"Ну, еще бросок, ребята! Главное, не останавливаться, - думал Шапошников. - Если удастся зацепиться за вал, то большое бы дело сегодня сделали".

- "Первый", товарищ подполковник, - связист сержант Корчагин подал Смирнову трубку аппарата.

- Наблюдаю атаку! Узнай, кто это идет впереди и немедленно представь к награде.

- Кто поднял людей, Александр Васильевич? - спросил Смирнов Шапошникова.

- Это Кадушин, товарищ подполковник, - ответил за Шапошникова стоявший здесь же лейтенант Тюкаев.

- Кто он по званию?

- Был старший лейтенант в батальоне связи, но решением трибунала, не знаю за что, разжалован в рядовые, - ответил Тюкаев. С Кадушиным он был давно и хорошо знаком, однажды он спас ему жизнь.

Смирнов подумал немного, но доложил Гришину так, как рассказал ему Тюкаев.

Батальон, который так дружно поднялся после призыва или личного примера Кадушина, сумел-таки забраться и на вал. Но гитлеровцев там все же оказалось намного больше, чем предполагалось. Они стреляли из автоматов почти в упор и не допускали до штыковой.

Через полчаса остатки батальона отошли на исходный.

Связисты Корчагин и Коробков, ходившие на линию исправлять связь, у НП полка увидели командира 624-го полка майора Фроленкова, без шапки и с забинтованной головой.

- Как он вчера плакал, что друга у него убили, - с сочувствием сказал сержант Корчагин.

- Ты про Гогичайшвили?

- Ну да. Ходит по траншее туда-сюда, слезы по щекам горохом, и только зубами скрипит от злости.

На бруствере окопа Корчагин среди нескольких убитых увидел отдельно лежащую голову. Голова смеялась - так исказила смерть последний миг жизни. Каким образом ужас смерти перешел в смех - было непонятно. Но голова показалась Корчагину знакомой.

- Алексей, посмотри-ка, да это же, кажется, Кадушина голова! вскрикнул Корчагин. - Он же утром еще "Синий платочек" ходил напевал. С него же сегодня судимость сняли и в звании восстановили!