Земля обетованная - Владислав Реймонт

— Выйдемте на опушку, — предложила Анка, — хочется увидеть поле.

Но и там они долго не задержались. Вместо поля, которое надеялась увидеть Анка, перед ними расстилался огромный пустырь с разбросанными по нему кирпичными заводами, высокими домами и фабричными трубами; по пересекавшей его присыпанной угольной пылью дороге брело несколько велосипедистов.

Вскоре они вернулись в город, и Анка поспешила домой в надежде застать Кароля, но он, оказывается, даже не приходил обедать.

В саду под деревьями спал в своем кресле пан Адам, дом погрузился в сонную тишину, только по пустынной веранде с чириканьем порхали воробьи, и появление Анки их нисколько не испугало.

Не находя себе места, Анка обошла сад, заглянула во все комнаты, потом, взяв первую попавшуюся книгу, села на веранде, но читать не могла. Бессмысленно глядя на надвигавшиеся с востока белесые тучи, она слушала, как служанка громко читала на кухне молитву, и это так живо напомнило ей деревню, что у нее болезненно сжалось сердце. И она невольно расплакалась, почувствовав себя одинокой, всеми покинутой, обделенной жизнью.

— Кароль не приходил? — окликнул ее пан Адам.

Она привезла его на веранду.

— Не знаю, я недавно вернулась.

Они долго сидели молча, избегая смотреть друг на друга.

— Может, помолимся вместе, а? — нерешительно проговорил пан Адам.

— Хорошо! — радостно воскликнула она и побежала за молитвенником.

— Видишь ли… это напомнит нам Куров… — прошептал старик, снял шапку, перекрестился и с чувством глубокой веры стал повторять латинские слова молитвы.

На город, замерший в глубокой предвечерней тишине, опускались сумерки, обволакивая серой паутиной низенькие домишки, сады, и только железные крыши и окна пламенели в лучах заката, а из труб работавших даже по воскресеньям фабрик бесконечным серпантином поднимался к небу розовый дым.

Анка читала молитвы, пока совсем не стемнело. Ее чистый, проникновенный голос незримыми волнами полнил веранду и, казалось, колебал свисавшие с балюстрады виноградные листья и нежные цветы вьюнков и душистого горошка.

А под конец, как это было заведено в Курове, она опустилась на колени около старика и тихо запела:

Боже вечный, прости мне грехи, в сей день сотворенные…

Ей вторил басом пан Адам, а из кухни дискантом подпевала служанка.

Издалека, словно за тысячу верст отсюда, доносился гомон людских толп, возвращавшихся с прогулки, стук пролеток, гул фабрик и жалобные звуки шарманок.

Вскоре подали чай, а Кароля все не было.

Анка поджидала его с растущим нетерпением; молитва успокоила ее, и она решила поделиться с ним своими тревогами и печалями.

И даже хотела попросить прощения за свой демонстративный уход, лишь бы между ними раз и навсегда прекратились постоянные размолвки.

Вместо Кароля пришла Высоцкая. С таинственным озабоченным видом долго говорила она о сыне и о мужчинах вообще, словно это было вступление к тому делу, которое привело ее сюда.

— Тетя, к чему эти намеки и недомолвки? — наконец не выдержала Анка, которая слушала ее с возраставшим беспокойством. — Не лучше ли говорить прямо, без обиняков?

— Так и впрямь будет лучше, да я и не умею иначе! Пойдем к тебе, — сказала она и, когда они вошли в комнату, прибавила. — Закрой-ка дверь поплотней!

— Я вас слушаю, тетя, — прошептала Анка, опускаясь в низкое кресло у стола, на котором горела лампа под желтым абажуром.

— Так вот, дитя мое, как твоя родственница, я посчитала своим долгом спросить тебя, знаешь ли ты, что говорят про вас с Каролем в городе?

— Мне и в голову не приходило, что о нас вообще могут говорить, — полушепотом сказала она, взглянув на тетку.

— И даже не догадываешься?

— Понятия не имею, какой повод мы могли дать для пересудов, — отвечала Анка так спокойно, что Высоцкая сдержала уже готовые сорваться с языка слова и несколько раз прошлась по комнате.

— Говорят… — Она взглянула на Анку и понизила голос. — Говорят, Кароль предпочел бы жениться на Маде Мюллер, если бы… если бы…

— Если бы не я, — закончила Анка.

— Значит, ты все-таки знала?

— Нет, вы сами только что сказали это, — чуть слышно прошептала она и замолчала.

Откинувшись на высокую спинку кресла, она уставилась прямо перед собой тупым, погасшим взором. Новость не ошеломила неожиданностью, не затмила рассудок, а, медленно расходясь волнами, обожгла сердце. И только нервная дрожь, которую она изо всех сил старалась унять, выдавала ее волнение.

— Анка, не сердись, что принесла тебе недобрую весть. Скорей всего, это просто сплетни. Но я почла своим долгом сказать тебе об этом… Объяснись с Каролем. Ведь подобные сплетни способны погубить самую преданную любовь… Обвенчайтесь поскорей. Тогда у ваших недоброжелателей не будет повода для пересудов. Пожалуйста, не сердись, я не могла поступить иначе.

— Тетя, я вам очень… очень признательна… — Анка поцеловала ей руку.

— И не огорчайся. Ничего страшного не произошло. Это кто-то умышленно распускает сплетни. Ведь у Кароля есть враги, к тому же многие женщины были в него влюблены, имели на него виды, и не удивительно, что теперь они мстят ему. Впрочем, чужое счастье всегда вызывает зависть. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — Анка проводила Высоцкую до дверей.

— Хочешь, я поговорю с Каролем?

— Нет, спасибо, я сама… Тетя, подождите минутку, я только возьму накидку и дойду с вами до Травинских.

Они шли молча. Высоцкая безуспешно старалась поддерживать разговор, но Анка не отвечала, словно не слышала, все болезненнее переживая неожиданное известие.

Чтобы попасть кратчайшим путем к Травинским, нужно было пересечь сад и фабричный двор, но поскольку по воскресеньям на фабрике Боровецкого работы не велись, пришлось идти по улице мимо нового особняка Мюллеров и старого дома, где они продолжали жить.

У Мюллеров горел свет, и в открытые окна, почти на уровне тротуара, сквозь щели в неплотно задернутых занавесках видна была внутренность комнаты.

Анка шла мимо, не поднимая глаз, но Высоцкая приостановилась и потянула ее за руку.

В гостиной собралось семейство Мюллеров, и среди них Анка увидела Кароля.

Мада, наклонясь к нему, что-то рассказывала и смеялась, а он внимательно слушал.

При виде этой сцены Анка попятилась и, не говоря ни слова, вернулась домой.

Она даже не плакала, не отчаивалась, — такой сильный удар был нанесен ее самолюбию и чувству собственного достоинства.

Назавтра после обеда Кароль стал оправдываться, почему не пришел накануне вечером.

— Зачем вы оправдываетесь? — с холодным высокомерием перебила она. — Вам приятней бывать у Мюллеров, вот вы и провели там вечер.

— Я отказываюсь вас понимать.

— А вы когда-нибудь пытались?

— К чему этот тон?

— Вы хотите, чтобы я вообще с вами не разговаривала?

— Это вы вынуждаете меня к этому.

— Я, которая по целым дням жду от вас хотя бы словечка?! — с горечью сказала Анка, но отчужденное, злое лицо Кароля заставило ее пожалеть о невольно вырвавшихся словах.

— Я завтра еду в Куров, — берясь за шляпу, невозмутимо сказал он. — Вид у него был скучающий и недовольный, и он даже не пытался этого скрыть. — Может, у вас есть там какое-нибудь дело?

— И даже не одно.

— Я охотно улажу их.

— Благодарю. Мы с отцом через несколько дней поедем туда, и я сама все сделаю.

Он откланялся и вышел, но вернулся из сада, движимый желанием загладить свою вину и помириться с невестой.

Анка сидела на прежнем месте, глядя в окно, и когда он вошел, вскинула на него глаза.

— Анка, за что ты на меня сердишься? Почему в Курове ты относилась ко мне иначе? Что с тобой? Если я огорчил тебя, сделал что-нибудь не так, прости меня, пожалуйста. — Он сказал это тихо и так проникновенно, что сам поверил в свою искренность, и с чувством продолжал: У меня столько хлопот, неприятностей! И, возможно, я бывал с тобой резок, но, поверь, я делал это неумышленно. Ведь не думаешь же ты, будто я намеренно хотел тебя обидеть. Анка, прошу тебя, скажи, что ты меня прощаешь. Неужели я тебе совсем безразличен?

Он наклонился над ней и заглянул в глаза, но она закрыла их, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. От его тихого, ласкового голоса на нее повеяло забытым теплом, он разбередил старые раны, воскресил затаенные обиды и неутолимую жажду любви, наполнив глаза слезами, а сердце — безмерной горечью, но она молчала, боясь, что выдаст себя и с рыданием бросится ему на шею. И не проронив ни слова, она сидела с отчужденным видом: гордость не позволяла ей обнаружить свои чувства — безмерную любовь и страстное желание верить ему.

Не дождавшись ответа и глубоко этим уязвленный, Боровецкий ушел.