Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приобретением наслаждался уже дома. Хороши зимние каникулы, но коротки.
Педагогика с методикой
Простой вопрос: «Какие предметы должны быть основополагающими в педагогическом институте?» Полагаю, ответ один: педагогика, методики преподавания и психология.
Наверное, не помешала бы еще и риторика – один из основных предметов духовных семинарий, готовивших и учителей тоже. Я в свое время, уже работая в школе, поинтересовался сутью данной дисциплины, потому что, наблюдая за работой коллег, убедился в полной неспособности большинства из них четко, грамотно и доходчиво изложить свои мысли. Говорю не в обиду им, да и более полувека прошло с тех пор, какие уж тут обиды. В советское время данную дисциплину из программ убрали за ненадобностью. А может, и потому еще, что не под силу было вчерашним кухаркам и пахарям осилить сию науку.
Да бог с ней, с риторикой. Речь о педагогике. Кафедра её у нас была, пожалуй, самой слабой. Во всяком случае, в моей памяти не сохранилось ни одного преподавателя, за исключением некоего Чулкова, сирого и убогого, а от стеснительности еще и косноязычного. Других не помню.
Под стать преподавателям и учебники: наукообразные, невыразительные и невыносимо скучные. Хотя именно учебник по педагогике, если его написать живым языком и наполнить конкретикой, мог стать самым интересным в институтской программе. Пример – книги Макаренко. Я зачитывался ими.
Ладно эти провинциальные светочи. Но вот приехал кандидат в депутаты Верховного Совета СССР Иван Андреевич Каиров, более двадцати лет возглавлявший Академию педагогических наук. Сняв с лекций, нас собрали в Актовом зале, где он более часа знакомил со своей жизнью, педагогической и научной деятельностью. В течение всего выступления он бесконечное количество раз говорил о выдающейся роли КПСС в жизни советского общества, о торжестве идей социализма и коммунизма, о нашей (студентов) обязанности активно изучать труды основоположников марксизма-ленинизма. И совершенно не касался педагогики как науки, её места в учебном процессе педагогического вуза хотя бы, а как раз по его учебникам мы и учились. Надеюсь, понятно, что это за учебники.
Мне вдруг стало интересно, а как же я успевал по предметам, которые не помню? Нашел вкладыш к диплому и поразился: педагогика – отлично, история педагогики – отлично, методика преподавания истории и Конституции – отлично. Как удалось, не понимаю. И только одна дисциплина оценена удовлетворительно – методика преподавания русского языка. Но чего стоил тот «уд»?!
Единственно, что в педагогике представляло интерес, – это практика. Мы проходили её, начиная с первого курса. Помнится еще в декабре до начала первой в своей жизни экзаменационной сессии, мы побывали в детской исправительной колонии в Толгоболе, за Волгой. Это была ознакомительная поездка, но на весь день.
Колония находилась в стенах древнейшего не только среди ярославских, но и в целом русских обителей Толгского монастыря. Власти и хозяева новые постарались ликвидировать хоть какое-то напоминание о духовном прошлом намоленного места. Колокольни разобрали, храмы обезглавили, разобрали и сами барабаны, их державшие, так что остались только четырехскатные крыши. Церковные здания стали столовой, мастерскими и даже клубом. В монастырских кельях разместились воспитанники.
Декабрьский короткий день оказался к тому же сумрачным и вьюжным. Стоять под ветром и знакомиться с архитектурными особенностями строений желания не было. Напротив, хотелось поскорее укрыться в помещении, где при тусклых слабосильных лампочках тоже не очень светло, зато тепло. И при слабом свете нельзя было не заметить бледность лиц воспитанников, худобу многих, обреченность и унылость. Поездка оказалась тягостной и для нас, и для воспитанников. Уже в институте на следующий день поступило предложение, к счастью, добровольное: оформиться на временной основе с поездкой в колонию еженедельно в помощь воспитателям и для руководства кружками по выбору. Я отказался.
Следующей стояла в графике двухнедельная практика в Иваньковской школе-интернате (ныне основной корпус сельхозакадемии). Два соединенных меж собой корпуса предназначались один под школу, другой под жилые помещения. На этот раз все серьезнее. Во-первых, мы жили вместе с воспитанниками и вместе с ними питались. Группы формировались под классы, у меня была группа средняя, что-то на уровне шестого-седьмого класса. Я следил за порядком в помещении, помогал делать уроки, проверял готовность к школе, но чаще вынужденно разбирался в бесконечных спорах, обидах, конфликтах, происшествиях местного масштаба, являясь этаким третейским судьей. А быть выше личных симпатий и антипатий непросто даже взрослому.
Следующие практики – предметные – проходили в базовых 33-й и 43-й школах. Заключались они в посещении уроков лучших учителей с последующим разбором и обсуждением. Ни удовлетворения, ни пополнения знаний они не дали. Более того, после некоторых уроков возникал крамольный вопрос: если это лучший учитель, то каковы худшие?
Завершением практики являлся курс методики преподавания. Что касается истории, то в памяти не осталось ничего, абсолютно ничего. Другое дело – русский язык.
И сам курс русского языка, и курс методики его преподавания казались мне делом сугубо женским, и наши преподавательницы вполне оправдывали такое мнение. А тут на самом трудном и муторном предмете преподавателем оказывается мужчина, да еще и бывший фронтовик, Алексей Иванович Никеров. Вот уж кого ни мне, ни, думаю, и однокурсникам не забыть.
Высокий, стройный, статный. Прямая, как доска, офицерская спина, широко развернутые плечи, всегда (а может, и один имеющийся) строгий костюм, застегнутый на все пуговицы, всегда белая рубашка и галстук. Дополняли облик плотный ежик тронутых сединой волос, плотно сжатые губы, упрямый подбородок и строгий взгляд. Чаще сосредоточенный и углублённый, чем открытый и расслабленный. Так и хочется сказать – «человек в футляре». Но стоило ему улыбнуться, а это все же случалось, как виделся обычный человек со своими достоинствами и особенностями.
Тогда он был рядовым преподавателем кафедры, даже не старшим, без ученой степени и звания. Отсутствие их, ставящее на кафедре его, мужчину, в положение младшенького, видимо, порождало своеобразный психологический комплекс, лишавший жизненного комфорта, но еще больше лишавший того комфорта нас, студентов. Так он, по всей вероятности, самоутверждался, так добивался уважения и не столько к себе, сколько к предмету. И цели достигал. Даже самые чтимые отличники в стенку вжимались, завидя его в коридоре.
Он читал курс, водил нас по урокам, приглашал лучших в городе учителей-словесников в аудиторию, то есть относился к работе со всей серьезностью. Но нам-то не легче, мы от того не становились умнее. Мы судорожно готовились к зачету по методике преподавания. Каждому давалась определенная тема,
