Капиталисты поневоле - Ричард Лахман

вознаграждены за исполнение своей роли в гражданской войне новой внешней политикой, они заняли позиции, которые глубоко трансформировали британскую Америку и другие части света. Односторонняя природа причинно-следственной зависимости между европейскими элитами и мировой экономикой наиболее ярко демонстрируется на примере Испании. Испанские конкистадоры уничтожили индейские общества, ввели рабство и другие формы принудительного труда и переделали экологию и экономику Латинской Америки. Однако социальные отношения внутри самой Испании едва ли были затронуты завоеванием и последующей потерей американской части империи.

Точно так же как элитарность дает стратегические преимущества, которые элита имеет над неэлитами в изначальных конфликтах, так же и сердцевинность (центральное положение. — Прим. перев.) в мировой системе дает тем элитам, которые находятся в сердцевинных политиях, возможность грабить и подчинять земли и народы остальных частей света, не подтачивая своих собственных элитных позиций дома. Итальянские, испанские и голландские элиты потеряли свою сердцевинность, сохранив элитарность. Участие каждой недавно поднявшейся державы в мировой экономике имело непредсказуемые последствия для структуры и динамики самой миросистемы. Среди этих последствий было открытие возможностей для других, более новых элит захватить сердцевинные позиции за счет прежде доминировавших игроков. Тем не менее когда старосердцевинная элита теряла большую часть вознаграждения, собранного вовне, внутри она оставалась защищенной от ударов. Элиты в угасающих сердцевинных политиях теряли свои позиции в результате внутренних элитных и классовых конфликтов, которые были отделены по времени и причинно-следственным связям от изменяющейся динамики миросистемы[272].

Так же и войны оказывают специфический и ограниченный эффект на европейские государства и на состояния элит, соперничающих за политическую власть. Заграничные походы влияют на наступление и итоги революций и меньших элитных и классовых конфликтов, хотя и в более узком и специфическом смысле, чем это показано в моделях Теды Скопкола и Чарльза Тилли[273]. У элит возникают разногласия по поводу того, следует ли их нации вести войну, потому что элиты различаются по выгоде, которую они получают от войны, и по доле в военных расходах, которую им придется взять на себя. Монарх или «государственная элита» не всегда настроены милитаристски. Короли Карл I (Англия) и Людовик XVI (Франция) гораздо менее жаждали объявить войну своим иностранным противникам, чем наиболее радикальные члены парламента и Национального собрания.

Каждая элита в ренессансной Флоренции и Голландской республике проводила собственную внешнюю политику, образовывала альянсы и обещала участие своего города-государства в войне, часто на стороне, противоположной той, которую поддерживала конкурирующая с ней элита. Элиты в европейской и американской частях Испанской империи намечали и преследовали разные военные цели, что сильно повлияло на борьбу за независимость в испанской Америке. Флорентийские и английские элиты разрабатывали внешнюю политику для защиты своей торговли и религиозных интересов. И Людовик XVI, и Национальное собрание видели в войне совершенно разный способ мобилизовать внутренние и внешние силы против своих оппонентов.

Войны могут усиливать или ослаблять различные элиты, так же как монарх или «государственная элита». Флорентийские военные расходы, которые правящая элита взваливала на конкурентные элиты за пределами своего государства, приблизили олигархический переворот 1378 г. и подтолкнули «новых людей» к союзу с Медичи в 1430-х гг. Карл I был вынужден созвать парламент, который организовал оппозицию его правлению, чтобы оплатить войну с Ирландией. Габсбургов фатально ослабили траты на войну, которая должна была консолидировать их империю и расширить ее границы.

И напротив, провинциальная война ослабила фрондеров и дала относительное преимущество короне. Национальное собрание успешно использовало иностранные войны, которые побудили мобилизовать финансовые и человеческие ресурсы против внутренних врагов и построить революционное государство. Иностранные войны были жизненно важны для консолидации французского революционного режима и поддержания долгосрочной власти элит, служивших этому новому государству.

Войны, в отличие от передвижек в миросистеме, оказывают прямое воздействие на внутренние элиты. Влияние войн зависит от специфической структуры элитных отношений и характера организации финансового присвоения у каждой элиты. Широкие обобщения относительно влияли войн на образование и развитие государства или происхождение и особенно результаты революций и других конфликтов рассыпаются на глазах при учете множества причинно-следственных цепочек, рассмотренных в этой книге.

Идеология и культура

Социологи продолжают обсуждать, действуют ли люди рационально, чтобы получить максимальное количество желанных благ, или же их обусловливают культурные нормы, которые побуждают к обычному поведению. И Макс Вебер, и Карл Маркс—оба верили (хотя указывали разные тому причины), что локальные и традиционные культурные предпочтения вымирают тем сильнее, чем больше капитализм проникает в социальные ситуации. Веру Маркса и Вебера, хотя и не их отвращение к такой перспективе, в окончательную и полную победу капиталистических общественных отношений и инструментально рационального действия над всеми традиционными формами поведения и всеми докапиталистическими общественными отношениями сегодня разделяют теоретики рационального выбора[274].

Мы видели в каждой главе этой книги, что социальные акторы обычно способны максимизировать свои интересы, используя культурно развившиеся нормы восприятия и поведения. Люди во все рассматриваемые периоды и во всех этих странах могли опираться на традицию и привычку, потому что у них было слишком мало возможностей эффективно действовать для улучшения или трансформации социальной ситуации. Традиция и культура были и остаются эффективным «инструментарием» (Swidler, 1986), потому что большую часть времени людям ничего другого не остается, как поддерживать союзы с теми, кто разделяет их интересы, ради сохранения своих существующих позиций.

Нормальная инертность общества мешает определить, насколько индивидуальные и групповые решения мотивированы рациональным выбором, а насколько — культурной привычкой. Когда мы обращаемся к тем редким моментам истории, когда социальные акторы могли улучшить свои социальные и материальные обстоятельства, то обнаруживаем, что для того, чтобы быть эффективными, им приходилось инструментально сочетать рациональное действие с культурно произведенными соображениями. Мы видели, что средневековые и ренессансные итальянские, испанские элиты в Европе и Америке, голландские, французские и английские элиты — все были инструментально рациональными в достаточной степени, чтобы оценить краткосрочный выигрыш при различном ходе действий, и при выборе максимально выигрышного курса их почти никогда не обременяли привычка и культура[275].

Элиты и классы не могли опираться на один лишь рациональный расчет при заключении союзов, которые им были нужны, чтобы воспользоваться открывшимися возможностями для эффективного действия. Такие возможности возникали внезапно, непредсказуемо и очень редко. Возможности осуществить эффективное действие или выстроить достаточную защиту порой были упущены еще до того, как какой-либо актор успевал определить материальные интересы каждого своего потенциального союзника. Так как