Волкодав - Мария Васильевна Семенова

…Нянька рассказывала: Горкун Синица оказался учтивым и не по-веннски словоохотливым малым. Как он просиял, увидев на столе с угощением свои огурцы! Хитрая Хайгал сама наполняла зелёную стеклянную чашу торговца, расспрашивая о том и о сём. Недавнее покушение на государыню ещё было у всех на устах, и скоро застольная беседа вполне естественным образом коснулась поединков и знаменитых сражений.

«Тройку рукой? Как это – не может быть! – возмутился Горкун деланным недоверием бабки. – Да я сам видел на ярмарке, лет… погоди… да, лет пятнадцать назад. Кто? Уж прямо так и не помню! Кузнец Межамир Снегирь!..»

Два дня спустя Елень Глуздовна с нянькой сообща выдумали для старухи предлог побывать на улице кузнецов. Мастер Удача подробно обсудил с Хайгал форму и украшения нового поясного ножа и прямо расцвёл, обнаружив в бабке истинного знатока хороших клинков. В разговоре замелькали имена прославленных мечей и их великих создателей. Старуха невзначай упомянула Межамира Снегиря, и Удача вздохнул.

«Добрый был мастер, жалко его… Почему? Так ведь он женился в род Серого Пса, сама знаешь, как у них принято. А с Серыми Псами потом помнишь что было?.. Грешно говорить, а только доброе дело тот сделал, кто Людоеда в замке спалил…»

Волкодав, Волкодав… Кнесинка смотрела на последнего Серого Пса, неподвижно и молча сидевшего подле неё, и знала, что он никуда не уйдёт. А пока он с ней, она была в безопасности. Она передвинулась так, чтобы колени ощущали тепло его тела. И постепенно задремала.

Я всякое видел и думал, что знаю, как жить.

Но мне объяснили: не тем я молился Богам.

Я должен был жизнь на добро и любовь положить,

А я предпочёл разменять на отмщенье врагам.

Воздастся врагам, мне сказали. Не ты, так другой

Над ними свершит приговор справедливой судьбы.

А ты бы кому-то помог распроститься с тоской,

Надежду узреть и о горе навеки забыть.

Ты грешен, сказали, ты книг золотых не читал.

Ты только сражаться науку одну превзошёл.

Когда воцарится на этой земле Доброта,

Такие, как ты, не воссядут за праздничный стол.

Чем Зло сокрушать, мне сказали, ты лучше беречь

Свободы и правды крупицы в душе научись…

Но те, на кого поднимал я свой мстительный меч,

Уже не загубят ничью беззащитную жизнь.

Я буду смотреть издалёка на пир мудрецов.

Пир праведных душ, не замаранных чёрной виной.

И тем буду счастлив, поскольку, в конце-то концов,

Туда соберутся однажды спасённые мной.

12. Песня Надежды

Маленькое войско вновь двигалось вперёд по Старой дороге. В целости сохранилась одна-единственная повозка – в основном благодаря тому, что маронг действительно не горел. Огонь жадно лизал резные красноватые бортики, но уцепиться за них так и не смог. Теперь в повозке, по непререкаемому распоряжению кнесинки, устроили раненых. Приданое, ту часть, что удалось спасти, перегрузили на лошадей. Будь вокруг по-прежнему, как до Ключинки, дружественная страна, покалеченных вполне можно было бы оставить в любой придорожной деревне. Людям кнесинки всюду с радостью предоставили бы и уход, и защиту. А по зимнему пути в самый Галирад отвезли бы. Здесь, за Сивуром, на дружбу местных жителей надеяться не приходилось.

Если они вообще были здесь – жители.

Государь Глузд, недавно путешествовавший в Велимор, и туда и обратно проезжал по Новой дороге. А здешними местами дальше Кайеранских трясин не забирались ни Эртан, ни даже её дедушка. Воительница сумела припомнить лишь смутные слухи о лесных племенах, вроде бы приходившихся луговым вельхам дальней роднёй. Только родство это, по её словам, было таково, что мало кто стал бы им гордиться. Коли уж лесной клан, избравший спокойное уединение зелёных крепей, заработал малопочтенную кличку «болотного», то здешний народец, если, конечно, он вправду был ростком от вельхского корня, следовало бы назвать самое ласковое трясинным. Другое дело, Эртан не хотела ни на кого попусту наговаривать и зря хаять тех, кого ни разу в глаза не видала.

Воительница говорила медленно, почти не раскрывая глаз и то и дело останавливаясь передохнуть. Иллад вообще не советовал ей разговаривать, но она не слушала. Она полулежала в повозке, схваченная поперёк груди широкой повязкой. Как ни бережно правила конём старая Хайгал, время от времени колесо неизбежно наезжало на камень или попадало в колдобину. Тогда Эртан молча серела, стискивая зубы. Раненые мужчины время от времени беззлобно препирались, споря, чья очередь устраиваться подле неё.

– Может, я тоже кое-что слышал про здешний народ, – проговорил Волкодав. Он оберегал подстреленного разбойниками Серка и вёл жеребца в поводу, благо поезд и так двигался со скоростью пешехода. – От одного торговца, – продолжал венн. – Те люди вышли к дороге, и он предложил им на продажу горшки. Они только плюнули: лепка, мол, не прародительская. Купец так понял, у них если что не принято, значит, не от Светлых Богов. Он называл их харюками. А те или не те, сам я не знаю.

– Харюки, – задумчиво отозвалась кнесинка. – По-веннски это, кажется, значит «угрюмцы»?

Она тоже шагала пешком, хотя Снежинка в битве не пострадала. Волкодав сильно подозревал, что кнесинка хотела разделить с пешими ратниками их тяготы и тем самым уважить простых походников, спасших ей жизнь.

Что касается Лучезара – он больше не уговаривал «сестру» держаться поближе к дружине. Он считал себя горько и несправедливо обиженным и обиду свою всячески подчёркивал. Как и намерение по-прежнему служить кнесинке и защищать её, невзирая ни на что. Его люди ставили лагерь в виду остальных, но не рядом. И во время переходов держались так же: вблизи, но особняком. Со скорбным достоинством ни за что ни про что впавших в немилость. Волкодав видел, что кнесинку чем дальше, тем сильнее мучила совесть. По его мнению, совершенно напрасно.

Шли третьи или четвёртые сутки с тех пор, как они, с честью похоронив павших, покинули Кайераны. Уже близок был полдневный привал, когда кнесинка Елень, внезапно на что-то решившись, взяла телохранителя за руку и заставила отойти от повозки, чтобы никто не услышал.

– Мы все были неправы, – понизив голос, сказала она Волкодаву. – Лучезар – что уговорил меня ехать Старой дорогой. Я – больше всех, потому что послушалась… если бы