Порою нестерпимо хочется… - Кен Кизи

нагрудные карманы и склонив свое изрезанное шрамами лицо к потрескавшейся мостовой. Он шел намеренно медленно, что не только не скрывало, но, наоборот, подчеркивало его спешку. Миновав витрину «Пенька» и отойдя от него на приличное расстояние, он боязливо огляделся и бросился бегом на противоположную сторону улицы, после чего тут же вернулся к своей медленной, как бы небрежной походке, ссутулив спину и еле передвигая дрожащие от напряжения ноги. Когда он достиг того места, где параллельно с улицей начиналась аллея, он остановился, сошел с тротуара на обочину, небрежно кося глазом на аллею, словно подающий городской сборной в ожидании знаков от партнера… бросил взгляд через плечо налево, потом направо и мгновенно исчез в узком проулке, будто подающий внезапно решил, что ему удастся с мячом в руках прорваться незамеченным мимо отбивающего.

В общем, он привлек бы меньше внимания, если бы шествовал с флагами и оружейными залпами, но, по счастью, дело близилось к обеду и субботнему матчу по телевидению, небо было пасмурным и на улицах было пусто. И все же, прижавшись спиной к стене тред-юниона, он постоял, прислушиваясь, нет ли шагов. Но единственным долетевшим до него звуком был вой сирен на буйках да скрип голодного ветра, роющегося в отбросах. Довольный, Джо обошел здание, беззвучно вспрыгнул на дровяной ящик и подобрался к окну. Он оглядел сумрачные ряды складных стульев и осторожно приподнял оконное стекло на несколько дюймов. Сначала он попытался удобно устроиться под открытым окном, сдался и, спрыгнув вниз, поднял большой пень для колки дров. Тот шмякнулся с металлическим грохотом, открытое окно захлопнулось. Джо снова залез на ящик, опять открыл окно, подтолкнул под него пень и уселся ждать, поставив локти на колени и подперев подбородок руками. Он вздохнул и впервые за все это время задумался: во имя всего святого, зачем он это делает? И что он услышит нового, кроме того что они с Хэнком уже давным-давно знают? Зачем? И стоит ли беспокоиться о том, как сказать об этом Хэнку? Или о том, как Хэнк поступит? Хэнку просто надо собраться с силами и сказать им: «Ваша взяла», что — Джо был уверен — Хэнк и сделает. Потому что Хэнк знает, что ему придется им так сказать, когда они кончат психовать и трепать языками. И после того как все будет сделано и сказано, Хэнку все равно придется принимать решение, как бы ему это ни не нравилось, потому что такова его судьба. Так что же он тянет время?

Я всегда говорю ему, что наша судьба — принимать свою судьбу, и лучше всего принимать ее со стороны, чтобы успеть разглядеть ее, а заодно и бутсу, которая ее нам подает. И Хэнку такая судьба вполне может понравиться, вполне, точно так же, как ему иногда нравится доить корову. Разве я не повторял ему это по тысяче раз на дню? Будь радостен и счастлив, и крутись, и люби каждый клочок этой жизни, даже если он такой мерзкий, как этот. Я, конечно, не надеюсь, что ты познаешь живого Спасителя, как я, но ты ведь знаешь, что творится здесь, на земле, потому что я вижу по твоим глазам, что ты уже научился видеть. Так как же так, если ты знал, что будет дальше, и уже знал, как тебе придется поступать, почему ты не прекратил все эти мучения, не бросился навстречу грядущему и не сделал того, что должно было быть сделано?..

Но и тогда я ничего не понимаю. А может, неспособность броситься навстречу тому, что грядет, — тоже часть судьбы, которую он должен принимать? Я припоминаю, что однажды чуть было не случилось, когда нам было шестнадцать или семнадцать и он решил пойти навстречу тому, что он уже видел, а не дожидаться, когда оно само подползет. Семнадцать. Это были первые дни нашего выпускного класса. Мы подъехали и оставили его мотоцикл перед лестницей, где все всегда околачивались в ожидании звонка. Парни в сине-белых свитерах из толстой шерсти, покрытых инициалами, цифрами, значками, эмблемами золотых мячей и всякими украшениями, которые можно вышить или приколоть. Когда они стоят так, прислонившись, то похожи на генералов какой-нибудь армии увальней. И новичок тоже стоит на ступеньках, как гостящий генерал, в желто-красном свитере, украшенном всего лишь одной вещицей, всего лишь одной, — парой крохотных медных боксерских перчаток. В Ваконде нет бокса, и вот он стоит со своим украшением.

На Хэнке нет свитера. Он говорит, что его от него тошнит.

И этот парень, Виланд, машет Хэнку рукой, такой дешевый жест, который он подсмотрел в «Лайфе». Мне они не машут. Они вообще не понимают, почему Хэнк со мной возится. Парень машет. «Что скажешь, Хэнк?» — «Ничего особенного, Гай». — «Посмотри-ка эту шину, спустила, а?» — «Возможно, Гай». — «О-о-о, так дело не пойдет. Как провел лето, Хэнк? Как? Попробовал? Видишь, спущена… клянусь, была спущена, Хэнк, о-о-о, пощупай ее; спорю, ты все лето ничем не занимался, кроме как… ну ты и эта твоя потаскушка мачеха…»

Хэнк смотрит в глаза Гаю и улыбается. Спокойная такая улыбка, без всякого там бешенства или угрозы. По правде говоря, даже просительная улыбка, чтобы Гай кончал, потому что он — Хэнк — устал драться из-за этого все лето. Мягкая и просительная. Но какой бы просительной она ни была, в ней таится достаточно угрозы, чтобы намертво заткнуть Гая Виланда. И Гай линяет. Минуту все молчат, и Хэнк снова улыбается, словно ему так неловко, что он сейчас умрет, и тут внезапно этот новичок выходит вперед и встает на место Гая. «Так это ты — Хэнк Стампер?» И тоже улыбается, как в вестернах. Хэнк поднимает голову и отвечает «да», тоже как в вестернах. «Да», — отвечает Хэнк, а я говорю себе, что в это самое мгновение он уже понимает, что будет дальше. И Хэнк улыбается новичку. И улыбка у него такая же усталая, застенчивая и просительная, как и до того.

Мы стоим вокруг. За нами, на площадке, занимается спортивная команда школы.

Гай подходит сзади и говорит Хэнку, что это Томми Остерхаус из Ливана. Хэнк пожимает ему руку. «Как жизнь, Томми?» — «Вполне сносно; а как ты?» — «Знаешь, Хэнк, Томми в прошлом году стал чемпионом округа». — «Ты не шутишь, Гай, это правда?» — «Точно, так что теперь ты да Сайрес Лейман, Лорд, Ивенрайт, я и Томми как следует окопаемся на поле, а?»

Я прислоняюсь к мотоциклу и слушаю, как они говорят о футболе,