Избранные произведения в трех томах. Том 3 - Всеволод Кочетов

Вопрос, куда же девался мрамор Древнего Рима, в полной мере мне выяснить не удалось. Видимо, его варварски жгли на известь для огромных и мрачных сооружений последующих, и особенно папских, времен. Другое объяснение тому, что он исчез бесследно, найти невозможно. Но на что растащили травертин былых колоссов, видно на каждом шагу. После возвращения пап из Авиньона, после так называемого «Авиньонского пленения», началось большое строительство. Травертин Колизея пошел, кстати сказать, даже на кладку стен собора Святого Петра. Чуть ли не весь средневековый Рим сложен из камней, выломанных в Колизее. Колизей ободрали снаружи, ободрали его и изнутри.

Немало древнего камня извел в XVII веке на свои сооружения Лоренцо Бернини, имя которого то и дело слышится из уст римских гидов: «Вот фонтан Баркаччиа работы Бернини! Вот группа святой Терезы работы Бернини! Колоннада, окружающая площадь собора Святого Петра, она тоже работы Бернини!» Бернини, Бернини, Бернини!.. Любимец папы Урбана VIII, того папы из рода Барберини, о котором, имея в виду его художественные вкусы, итальянцы каламбурили: «Чего не сделали варвары, сделают Барберини».

Бернини в свое время превозносили до небес, работы его долгое время считались шедеврами скульптуры и архитектуры, ему усиленно подражали, и не только в Италии. А сегодня? Сколько же безвкусицы замечаем мы сегодня в его манерных, вычурных произведениях, во всех этих бесчисленных фонтанах и группах! На примере Бернини можно видеть, что получается, если художник владеет отличной техникой, но не имеет ни идеи, ни должного художественного вкуса. И в наши дни подобным недостатком грешат, и не только архитекторы и скульпторы, но и литераторы. Всю душу вкладывает иной в слово, в поиск слов, в то, как бы позанятней, понеобычней расставить их на бумаге. Получается кудряво, завитушечно, а до читателя не доходит — по причине затемнения смысла. Пантеон, например, стоит более двух тысячелетий, без всяких завитушек и лепок, прост он до крайности, а потрясает. То, к чему сегодня иной раз мы второпях приколачиваем этикетку «Шедевр!», завтра может оказаться посредственностью. Время все проверит.

Благословляемый помянутым папой Урбаном VIII, модный шедевротворец Лоренцо Бернини чуть было не изуродовал даже и Пантеон. К античному сооружению он и папа задумали пристроить — ни много ни мало — парочку колоколен. Пристроили. Вид был настолько ужасен, что, во–первых, нелепые колокольни немедленно получили в народе название «ослиных ушей Бернини», а во–вторых, их просто в конце концов снесли.

Несколько дней продолжалось наше путешествие по Риму. Будучи гостями, мы не имели возможности пойти или поехать, куда нам вздумается.

Мы зависели от хозяев. И, конечно, не видели тех районов, где расположены промышленные предприятия, где живут римские рабочие, простой трудящийся люд итальянской столицы. Мы видели это все только мельком. Мы видели бесчисленных торговцев сувенирами и фотокарточками, дневных и ночных фотографов, которые, вдруг неожиданно осветив тебя вспышкой в темноте, требовали назвать адрес, чтобы утром принести снимок. Толпы этих людей ходят следом за иностранцами, перехватывают приезжих на улицах, на площадях. Они удручают своей назойливостью, мешают смотреть, думать. Им не дают покоя те тощие лиры, которые у тебя в кармане. В общем–то, это бедняки, голь перекатная. Они готовы повиснуть на твоем рукаве, лишь бы хоть немного заработать на жизнь. Их осуждать нельзя. Трудно осуждать и тех девушек, часто просто девочек пятнадцати — шестнадцати лет, которые с наступлением темноты, поодиночке или парами, выходят к кинотеатрам, к третьеклассным ресторанчикам, тратториям и остериям, на перекрестки не слишком освещенных улиц. Что поделаешь — им нужны лиры, без которых среди материального изобилия, нагроможденного в ярких, пестрых витринах, умрешь голодной смертью.

Видели мы и других охотников за лирами. При входе в любой храм, в любую церковь недвижно стоят молчаливые монахини с железными кружками в руках.

В кружку надо опустить монету, строгие глаза монахинь требуют этого.

Внутри храма, возле той или иной церковной реликвии, тоже стоят монахини и тоже настойчивым взглядом требуют опустить монету в кружку. Облаченные в рясы, особи мужского пола менее скромны в своих требованиях. Они просто–напросто встряхивают кружками, звоном и бряком монет напоминая вам, чтобы вы не очень увлекались созерцанием изображений святых или молитвами, а помнили бы о своем материальном долге перед господом богом. Вы можете даже фотографировать в храмах какие–нибудь «цепи святого Петра» или произведения искусства, принадлежащие кисти или резцу славных мастеров Возрождения, которыми так богаты церкви Рима, вы можете мешать богослужению, протискиваться среди молящихся, разговаривать — на это церковники посмотрят сквозь пальцы, лишь бы вы за все уплатили. При выходе вас опять встретят требующие глаза монахинь с кружками. Думается, зайди в католический храм сам Иисус Христос или дева Мария, и с них, во имя которых и нагорожена–то вся эта городьба, непременно и неукоснительно сдерут монету.

По вечерам один Рим довольно рано ложится спать, чтобы утром подняться на работу. Другой Рим зажигает те заманчивые огни, которые очаровывают путников; прибывающих в ночной Рим на самолетах. Рим этих огней ищет веселья в ресторанах, в казино, во всевозможных «домах» и «заведениях». Жизнь Рима богатых, пресыщенных с большой правдой показана в фильме «Сладкая жизнь», который демонстрировался в те дни и вызвал большой шум в Италии. Испытавшие все, что только покупается за деньги, представители «сливок» римского общества, изображенные в фильме, доходят до такого падения, до такого скотства, что мажут, например, пьяную женщину чем–то вроде крема или варенья, обсыпают ее перьями из распотрошенных подушек и на ней, униженной, раздавленной, ползающей по полу, ездят верхом. Что может быть кощунственней, отвратительней и постыдней? И Древний Рим падал, и падал так низко, что потом уже и подняться не смог. Но в современном Риме, пожалуй, способны побить рекорды падения.

Может быть, рекордсмены по разврату и нравственному уродству пребывают в убеждении, что хозяева жизни на земле именно они, сверхимущие, и никто иной? Может быть, в будущем им видятся еще бьльшие «сладости жизни», чем есть в настоящем?

Но в кофейнях, в лавочках, где продается вино, у стоек за маленькой чашечкой кофе или за стаканом кианти мы встречали людей с потрепанными шарфами на шеях, в заплатанных на локтях рубашках, в долго ношенных кепи, людей, которые шли с работы домой, усталых и сосредоточенных, людей, дравшихся в партизанских отрядах против гитлеровцев, людей, чьи взгляды совпадают со взглядами партии коммунистов Италии и которые о будущем родной страны думают иначе, чем те, кто мнит себя сильными мира сего. Для простых людей Рима, для его тружеников, для голодных, оборванных, безработных жизнь имеет совсем не сладкий вкус, она горька для них и солона, как слезы.

Рим был красив в эти апрельские дни. Из Москвы мы вылетали холодным ветреным днем, когда на деревьях, окружающих Внуковский аэропорт, не было еще ни одного листика, когда едва набухали почки; в Париже тоже было прохладно, хотя все уже зеленело; но здесь, в Риме, вовсю цвела весна. Воздух был голубой и влажный; в один, как говорится, прекрасный день даже прогрохотала короткая, стремительная, подобная мощному небесному обвалу южная гроза.

Цветы цвели на бульварах, в цветах утопала Испанская лестница, возле которой плещется безвкусный фонтан Баркаччиа, сработанный Лоренцо Бернини. Во дворах вилл, взбираясь на ажурные ограды, благоухали бледно–лиловые глицинии; цветами торговали на каждом углу.

Если бы тебя неожиданно, не предупреждая о месте посадки, спустили бы с вертолета на улицы и площади Рима, то, даже не увидав ни Колизея, ни Капитолия, ни собора Святого Петра, ты все равно бы сказал, что это именно Рим. Ты узнал бы его по тем гигантским задумчивым соснам–пиниям, которые создают неповторимость в римском пейзаже. Пиниями порос Палатин, пинии могуче стоят в парках, окруживших термы Каракаллы, они высятся среди зеленых массивов чудесных вилл Боргезе и Савойя, теснятся вокруг храмов и в скверах. Пинии — это могучие, подобные колоннам стволы и как бы расштрихованные тонким пером графика, горизонтально раскинутые, легкие, прозрачные кроны.

Ходи по римским улицам и любуйся их красотами.

Но непременно ходи. Или, если хочешь, езди. Полюбоваться на что–либо сидя ты, пожалуй, в Риме не сможешь. Если тебя, конечно, не страшит перспектива схватить ишиас от сидения на каменных скамьях, которые тоже не очень–то часты в римских парках и скверах. А таких удобных и многочисленных уличных и парковых скамеек, как в Москве, в Ленинграде, в Киеве — почти в любом крупном нашем городе, ни в Риме, ни в тех других итальянских городах, где мы побывали позже, и совсем нет.