78 - Макс Фрай

Ну и потом, я его люблю.

Не так, как тебя любила, но все-таки…

Чего ты смеешься?

Да ну тебя с твоими шутками. Конечно, сейчас я мужа брошу, а ты жену выгонишь, и заживем, как в сказке.

Я с тобой серьезно разговариваю, а ты…

Нет, я не буду кофе допивать. Слишком сладкий.

Дай-ка мне лучше льдинку из твоего сока.

2

Ну вот, опять я тебя на том же месте встречаю. Только погода изменилась. Тепло.

Ну давай посидим. Под каштанами.

Ой, нет, только не здесь!

Я не кричу, просто скамейка покрашена. Ну и сиди на ней, пожалуйста. Дурак сумашедший… Такое пальто красивое испортил. Ты знаешь что, возьми дома ацетон и легонечко так потри…

Ну и черт с тобой, можешь его выбросить в мусорку. Оно мне надо триста лет…

У меня нормально все. Работать начала. Женька в садике. Ну то есть в яслях.

Нет, не развелась, чего мне разводиться. Я мужа люблю.

Да, конечно, не так как тебя когда-то. Хорошая у тебя память…

Я странная? Да нет, вроде обычная.

Ничего не случилось, чего ты пристал?

Ну, выпила вчера чуть больше нормы.

Сначала водку пили, а потом водка закончилась, и Ян принес абсент. В серванте стоял, только я не знала, что это такое. Думала, ликер такой зеленый. Я же зеленое не пью, мне цвет не нравится. А вчера я уже цветов не различала, что дали, то и выпила.

Не знаю, может его и надо на сахар капать, но мне в рюмку налили. Кажется разбавили, но я не уверена.

Мне так странно стало после абсента — в голове что-то щелкнуло и все чувства переплелись. Ну я не знаю, как объяснить. Как будто можно цвет понюхать или там укол иголки услышать. Но не совсем. Ну представь, что у тебя только одно чувство есть, и ты им и видишь, и слышишь, и боль чувствуешь тоже им.

Без всяких органов, прямо всем телом.

И одним потоком в тебя все льется — и запах, и льдинки холодные на коже, и горечь на языке от спирта… А потом опять — щелк — и рассыпается на отдельные потоки. И опять видишь отдельно от слышишь…

Чего ты так смотришь? Испугался?

Да ладно тебе, мало ли какие глюки с перепою приглючатся.

Ну говорю же тебе — все в порядке.

Ладно, мне уже бежать надо — Женьку забирать.

3

Вот я так и знала, что встречу тебя сегодня. Только потому и пришла. У меня голова с утра болела, даже вставать не хотелось.

Дождь собирается, вот и болит голова. Подожди минутку, я сок куплю. Очень пить хочется.

Я нормально.

Ты уже знаешь, да? Поэтому спросить боишься?

Не бойся, все в порядке.

Мы не знаем, что случилось. Врачи тоже не поняли. Сказали, синдром детской смерти, что ли. Только Ян в интернете смотрел, так вроде этот синдром только до полугода. А Женьке уже почти два было.

Ну да, ты прав, теперь уже без разницы.

А чего ты не спрашиваешь: «вы развелись»? Всегда спрашиваешь, а сейчас не спросил.

Нет, не развелись. Хотя если честно, то я и не знаю толком. Ни о чем таком не говорили. Да и какой смысл разводиться? Я же в больнице почти все время.

Ну что ты смотришь, как будто я из сумасшедшего дома сбежала. Я не сбежала, меня отпустили погулять. Я иногда прошу, чтобы отпустили, так они отпускают.

Мы тогда с кладбища вернулись, и Ян начал у меня прощения просить и плакать. Ну, что он меня обижал, и что дома его не было, когда это все с Женькой случилось. А я даже и понять не могла, о чем он говорит.

Знаешь, мне когда врач скорой сказал, что все, ничего уже сделать нельзя, так в меня как игла стальная вошла, я сама чуть умерла, и дышать перестала, и потемнело все вокруг. Упала на пол, хорошо скорая еще не уехала, так они меня откачали.

И я тогда странную вещь почувствовала — как будто эта смерть все на свои места поставила. Я ведь и не жила раньше. Вроде как не для чего. Все казалось — вот сейчас что-нибудь произойдет, и тогда уже заживу в полную силу. А оно все не происходило и не происходило.

Не знаю, как объяснить. Я вдруг поняла, что всё это мое горе — выдумка. Причем не моя выдумка, его кто-то другой придумал, а у меня вроде как и выбора нет.

И вот представь, я стою посреди комнаты, и чувствую, что с меня как будто черное покрывало сняли. Стою и улыбаюсь. И вот тут как раз Ян вернулся.

Это я потом поняла, что есть вещи, которые никому рассказывать нельзя. Но мне казалось, он поймет.

Нет, не понял.

Пару дней он все ходил вокруг меня, ждал, что я тоже плакать начну. А потом к врачу отвел. А я, дура, так врачу и сказала — что, мол, все хорошо и правильно. Что без смерти все плоское и неинтересное. Вроде все есть, а вроде чего-то и не хватает. А когда смерть приходит, сразу объем появляется. И цвета ярче делаются, и звуки звонче.

Врач сказал, что это у меня шок посттравматический. И предложил полежать в стационаре. А мне что — мне даже хорошо. Мне домой не очень хотелось возвращаться, а больше вроде как и некуда идти. Ты же знаешь, у меня тут никого нет. Ну, кроме тебя, конечно…

Ян приходил сначала, а потом перестал.

Нет, ты не понимаешь. Он хороший и добрый, и если бы я лежала на кровати и рыдала, он бы от меня не отходил.

Но иногда, знаешь, немножко обидно. Он же мне сам говорил — для гармонии все нужно, и без плохого нет хорошего. И я на него злилась, но все равно пыталась понять, изо всех сил пыталась.

Нет, я допивать не буду. Пусть немножко останется. Мне кажется, всегда нужно немножко в стакане оставлять. Не знаю, зачем. Просто так правильно, что ли.

А может и нет. Может, глупость обыкновенная.

Ты иди, не жди меня. Я еще немножко посижу. Меня до обеда отпустили.

Такой день хороший, неохота раньше времени возвращаться.

4 Чаши

Роскошь, избыток

Обещая благоденствие, этот Аркан одновременно спрашивает: "А морда не треснет? Не зажрались ли вы случайно, господин хороший?" И призывает покончить с беспечностью и (на всякий случай) собраться.

Ольга Ольховская

Золотые рыбки

Павел Викентиевич закончил неприятный разговор с директором филиала.

Откинулся на спинку кресла. Закурил. "Нужно увольнять. Жаль. Хороший мужик, пробивной. И показатели у него самые лучшие по региону. Сколько лет, считай, бок о бок. Но стратегии не видит. И ведь самое обидное — никак не хочет

увидеть. Самых очевидных вещей". Легко и безболезненно расставаться с сотрудниками Павел Викентиевич так и не научился. Ответственность. Эмоции.

Но делу необходимо движение. Особенно сейчас. Тут еще большая ответственность — перед многими.