Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину - Кирилл Галушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На практике украинизация началась в 1925 г., стала замирать к 1929 г. и закончилась в 1933 г. Недолго, прямо скажем, поэтому не стоит переоценивать ее «украинизирующие усилия»: это был лишь краткий период закрепления и распространения украинскости на фоне гораздо более долгих периодов русификации и репрессий.
Впрочем, несмотря на идеологические ограничители, этот короткий период справедливо считается целой эпохой национального культурного возрождения в Украине и отмечен большими достижениями в сфере национальной культуры и искусства (а если бы это длилось хотя бы лет двадцать, какие горы мы бы своротили…). Украинизация проводилась также в районах компактного проживания украинцев вне УССР (местах автохтонного проживания и на новоосвоенных землях) — на Курщине, Воронежчине, Кубани, Дальнем Востоке, что временно приостановило процесс ассимиляции украинцев в РСФСР. Но ограничивать украинизацию начали практически сразу после ее начала: преодолели «уклон Хвылевого» (который требовал полной украинизации пролетариата), разогнали национальные творческие объединения (1928–1929), подвергли репрессиям Академию Наук, Украинскую автокефальную церковь и национальную интеллигенцию (процесс «Союза освобождения Украины» и ряд других). «Возрождение» по естественной советской логике стало «Расстрелянным Возрождением». Окончание украинизации совпало с катастрофическим голодомором 1932–1933 гг. (о котором чуть дальше), после чего столицу УССР можно было уже спокойно возвратить в Киев (1934): угроз от украинского национализма больше не ожидалось.
Новый курс в языково-культурном вопросе с 1932–1933 гг. имел жесткий русификаторский характер и был направлен на уничтожение национальной интеллигенции, ограничение ее творческой активности как деятельности «националистического характера». Параллельно происходили и обычные советские «рубки леса», не имевшие «национального критерия». Просто так.
Интересным аспектом в оценках советской украинизации является бытующая среди российских историков мысль о том, что именно советская власть в результате украинизации «создала украинскую нацию». Вот, например, сотрудник Института российской истории РАН Андрей Марчуков в своей монографии «Украинское национальное движение. УССР. 1920-1930-е годы. Цель, методы, результаты» (Москва, 2006) склонен все украинское подвергать сомнению — как истинный ученый. Полемизируя с американским автором Романом Шпорлюком, автор легко сотрясает все традиционные основы украинства:
«Подход Р. Шпорлюка к проблеме появления “Украины” как национального организма заслуживает внимания, но после того как будет пересмотрена его основная посылка, а именно: положение о наличии “украинцев”. Такая посылка является широко распространенной, причем не только среди сторонников этногенетического подхода. Это считается как бы само собой разумеющимся, поэтому стереотипы мышления ведут и к одинаковым выводам. Но вот существовал ли “украинский народ” как некий вполне оформленный самодостаточный организм, осознающий себя таковым? Факты свидетельствуют об обратном» (с. 25–26).
Не очень хорошо понимаю, что такое «некий вполне оформленный самодостаточный организм», поскольку украинцам было необязательно исключительно из этнических украинцев формировать свою «самодостаточность» (если мы говорим о гражданской нации). Но общий подход автора вполне понятен, поскольку существует старая проблема: считать представителями определенного этноса тех, кто соответствует определенным внешним «объективным» критериям (язык, бытовая культура, религия и т. д. — «этнос-в-себе») или только тех, кто четко и сознательно, «субъективно», определяет себя представителем данного этноса (это уже «этнос-для-себя»). И сколько именно «национально сознательных» представителей (сто? миллион?) необходимо для того, чтобы А. Марчуков сказал: «Да, вы существуете»? Однозначно и доказательно разрешить эту проблему не получится, поскольку она является продолжением давнего спора о существовании этносов (наций) в объективной реальности. Пределов в разбирательствах о том, «кто я — то, что я о себе думаю, или то, что думают обо мне другие?», просто не существует. Экстремальный пример подобного конфликта — транссексуалы: все думают, исходя из внешних характерных признаков, что данный индивид — мужчина, но он сам считает себя женщиной (или наоборот). Кто же сей индивид в действительности? — А черт его знает. Но с этносами, думается, дело обстоит несколько проще. Украинский национализм, уже в силу того, что он весьма давно существует в невыгодных для себя обстоятельствах, явно имеет под собой некое надежное этническое основание, — ибо нельзя внедрить в головы миллионов (а хватало порою и сотен) совсем уж несусветную вещь, чтобы за нее люди согласились даже жизнь свою положить или же на протяжении десятилетий всячески «вредничать». Для меня простейшей реакцией на такие констатации было бы желание начать подвергать сомнению «русскость» русских, но это было бы в данной книге определенным подражанием, и я не буду. Далее А. Марчуков утверждает:
«По нашему мнению, решающим периодом в формировании у малорусского населения украинского национального самосознания и в становлении украинской нации вообще стала первая половина ХХ в., а особенно 1920-е и, как это не покажется странным, зная содержание этого десятилетия, 1930-е годы. Последние, быть может, имели для становления национального сознания и утверждения идентичности даже большее значение. Важнейшим рубежом, зафиксировавшим самосознание украинского населения и сложение украинской нации, стали Вторая мировая и Великая Отечественная войны» (с. 30).
Если всерьез применить авторский ключевой критерий самосознания, то столь же обоснованно можно сомневаться в существовании «малорусского населения», которое потом стало «украинцами». С «малорусскостью» в таком случае проблем, логично, возникает не меньше, чем с «украинскостью». Другой российский автор, Елена Борисенок («Феномен советской украинизации», Москва, 2006) пишет:
«В истории становления различных наций существуют особые периоды, определяющие их дальнейшее развитие. Без сомнения, таким периодом для украинцев стала большевистская практика национального строительства, выразившаяся в политике украинизации 1920-1930-х гг.
Коренизация была логичным воплощением взглядов большевиков на национальный вопрос в бывшей Российской империи. Лозунг самоопределения наций, обусловленный во многом чисто тактическими целями, потребовал от большевиков принять конкретные практические меры по его реализации. Собрать империю на прежней унитаристской основе было невозможно по многим причинам, и внешнеполитический фактор сыграл тут далеко не последнюю роль. В конечном итоге большевики вынуждены были поддержать лозунг создания украинского государства, конечно, в единственно приемлемой для них советской форме. Дальнейшие их шаги вольно или невольно были направлены на то, чтобы придать этому государственному образованию, национальному лишь по форме, соответствующее содержание» (с. 239).
Выглядит это все так, как будто большевики считали необходимым реализовывать свои лозунги на практике. Если мы вспомним смысл этих лозунгов, то возникают определенные сомнения: что-то ни «национального самоопределения», ни «земли — крестьянам», ни «заводов — рабочим» так и не получилось. Так что, если уж «вынужденность» и присутствовала, то, видимо, носила какой-то иной характер. На мой взгляд, ближе к истине другой вывод Елены Борисенок:
«Центральное партийное руководство не всегда могло контролировать процессы, проходившие в среде украинской элиты, поскольку, чтобы осуществить задуманное и воплотить на практике свой национальный курс, вынуждено было использовать национальную украинскую интеллигенцию. При этом среди интеллигенции далеко не последнюю роль играли уроженцы Галиции, традиционно настроенные более радикально, нежели представители Большой Украины.
Так наметилось определенное противоречие между интересами союзного и республиканского руководства: первое ориентировалось на централизаторские методы управления, второе — на бульшую самостоятельность Украины, на расширение ее прав в союзном государстве.
В этой борьбе интересов удача сопутствовала сталинскому руководству. Оно сумело полностью подчинить себе КП(б)У, применяя при этом весьма жесткие меры воздействия. Впрочем, репрессивная политика не носила избирательного характера и не была направлена исключительно на выразителей «националистического уклона». В этом плане перед Кремлем все были равны: украинцы и русские, рабочие и “спецы”, крестьяне и представители творческой интеллигенции. Не избежали репрессий конца 1930-х гг. и партийные вожди Украины, внесшие решающий вклад в свертывание украинизации, — П. П. Постышев и С. В. Косиор» (c. 240–241).
