Зомби - Клайв Баркер

Прежде всего надо сосредоточиться. Нужно действовать так же скрытно, как и сами врачи, которые так долго дурили ему голову.

Расселл встал и посмотрел на телефон интеркома. Обыкновенно зеленый, огонек сейчас мигал красным. Раньше такого не случалось.

Снова нажав кнопку, он услышал знакомый отдаленный звонок на посту медсестер.

Вот только на сигнал все равно никто не ответил.

Ну и к черту тогда все эти объявления. Расселл взглянул на светящийся циферблат часов и, к своей досаде, обнаружил, что просидел в комнате ожидания целых полчаса. Более чем достаточно.

Он толкнул двойные двери, на ходу придумывая объяснение, почему наплевал на запрет.

В коридоре никого видно не было. Дверь в офис, где ему обычно сообщали о процедурах, оказалась открытой. Расселл заглянул внутрь с объяснением наготове, но там никого не увидел.

Потом сунулся в кухню. Там царил беспорядок. В раковину бежала струя воды, на полу валялись свертки с больничной одеждой. Поднос с инструментами свалился со стола, его сверкающее содержимое лежало, разбросанное меж халатов, чем-то напоминая иероглифы.

Возвратившись в коридор, Расселл пошел к палате. Свет там всегда держали пригашенным, но Брей все равно не мог сдержать неожиданного волнения при виде округлых теней, маячивших за занавесками. Почему-то отсутствовали привычные звуки. Ни пищания мониторов, ни шуршания накрахмаленного халата медсестры. Ничего.

Поначалу все это было слишком неожиданным. Дезориентировало. К тому же в самой палате многое изменилось, например кровать матери исчезла. Он уже хотел пойти спросить у врачей, куда ее перевезли, но потом понял, что ни докторов, ни медсестер, ни анестезиологов здесь попросту нет. Все отделение превратилось в медицинское подобие «Марии Целесты».

Расселл нахмурился, осознав, что цепляется за дверь, как будто сомневаясь, входить ли. В голове заворочалась литания, которую, он знал, надо скорее прогнать: «Воспаление, аллергия, шок, коронарное шунтирование, повышенное кровяное давление, гангрена».

Когда он откинул занавеску с ближайшей кровати, это было одновременно реакцией и попыткой прекратить мучительный словесный поток.

На кровати перед ним вырванная из чьей-то конечности трубка сочилась бесцветной жидкостью капельницы прямо на простыни. Наверное, пациента перевезли в большой спешке, может, для срочной операции, и медсестра забыла отключить оборудование.

Более разумная часть Расселла говорила ему, что здесь так не работают. Тут все всегда содержалось в полном порядке. Он пытался сообразить, что же произошло, когда шуршание бумаг привлекло его внимание к пустому посту медсестер.

Однако за высокой стойкой никого не оказалось. Может, сестра уронила бумаги и нагнулась поднять их? Он быстро пошел к посту, часто моргая, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза, отчаянно желая знать, что случилось с матерью, и ненавидя себя за то, что сейчас, как никогда, жаждет утешения.

Появилась рука, она шлепнула по телефону, сбив трубку с рычага. Пальцы выглядели странно, как будто росли не на месте, да еще и казались прозрачными. Прежде чем Расселл понял, в чем дело, — пухлая ладошка, словно махавшая ему, принадлежала ребенку — ее обладатель поднялся, ухватившись за деревянную полочку с внутренней стороны стола. Расселл не мог разглядеть, что там происходит, в ромбе теней.

Он остановился, страх не давал идти дальше. Послышался хриплый вздох, чем-то похожий на клокотание в груди его матери, и над стойкой показалось лицо ребенка, подтянувшегося на бледных ручках. Расселл знал его: малыш Уильям, который попал в больницу, проглотив крышку от бутылки и чуть не задохнувшись. На круглом лице до сих пор виднелся синеватый оттенок от чуть не случившейся асфиксии. В первый раз Расселл посмотрел в глаза ребенка — немигающие, широко раскрытые, но не видящие.

Дрожа, Брей неожиданно понял: мальчик слишком мал, чтобы ползать, а уж тем более ходить, но, как только этот факт озарил его, малыш принялся шагать по стойке, разбрасывая бумаги и ручки своей крабьей походкой. Через несколько секунд он шумно рухнул на пол, но падение не прервало его движение вперед.

Затем перед Расселлом появился обнаженный мужчина, за ним вились пластиковые трубки, прикрепленные пластырем к груди и рукам. Трубки вяло покачивались, словно атрофированные довески, вшитые в плоть вивисекторами. Кровь медленно текла по животу пациента, пачкая лобковые волосы. Лицо над телом попыталось улыбнуться, но потерпело неудачу, правда, выражение его показалось Брею знакомым. Расселл кивал и улыбался этому человеку каждый день, проходя мимо его кровати по пути к матери, жест поддержки. Пациент поступил с тяжелым случаем коронарной недостаточности, и сейчас он должен был находиться на аппарате жизнеобеспечения.

Расселл неожиданно поскользнулся и приземлился на задницу. Рука прошлась по чему-то мокрому и липкому, разлитому по полу, на что Брей боялся даже смотреть. С этою нового угла он увидел, что пациент оставил за собой кое-кого, прямо рядом со своей кроватью. Это оказался главный анестезиолог, чье тело сейчас дергалось в конвульсиях то ли от шока, то ли от невидимой отсюда смертельной раны.

Отступая, Расселл осмелился повернуться, думая, успел ли Уильям доползти до него. Он мог легко споткнуться о ребенка, вставая, вот только уже совершенно не заботился, что сделает тому плохо.

Брей быстро метнулся влево, увидев в углу кровать матери. Подумал, может, они еще не добрались до нее, может, экспериментаторы проглядели ее. Неужели им не хватило ребенка и мужчины?

Расселл понимал: лекарства заставляют пациентов подниматься. Слишком много было непонятных анализов, слишком много желания колоть, резать и ампутировать. Болеутоляющие и наркотики плавали в крови его матери, затуманивая ей сознание. Никто ему не поверит, но Брей знал, что, как и в случае с другими, врачи медленно выводили из ее организма естественные жидкости, заменяя их секретными веществами, которые могли оживлять умершую плоть.

Спинку кровати матери высоко подняли, Расселл почувствовал себя маленьким мальчиком, подходя ближе. Повернутый к Брею монитор на изгибающемся кронштейне нависал над кроватью. По дисплею бежало шесть прямых линий без каких-либо всплесков, нарушающих симметрию, — послание, внятно произнесенное без всяких слов. Визг, который, как казалось Расселлу, исходил от монитора, был достаточно громким, чтобы вызвать сестру, вот только вырывался он из его собственного рта.

Под тонкой простыней тела не оказалось, как будто его засосало где-то между ней и матрасом. В ногах кровати по-прежнему находилась защитная клетка, ткань свисала, предлагая всем желающим заглянуть внутрь.