Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

есть тут какая-то большая игра. А я здесь, выходит, маленькая фигурка?! Ну вот, получите, господа! Может быть, господин Фишер меня не похвалит за то, что я прикончила эту тварь, но мне кажется, что здесь я в своем праве. Оскорбленное достоинство женщины, господин майор (или кто вы там, капитан или подполковник?) — это оружие посильнее любой бомбы.

Да, смешно себе представить, какая рожа будет у этого Петера.

Какая вот прямо сейчас у него рожа!

Вот он вышел из уборной, весь намытый и, может, даже надушенный, уже приготовившись получать любовные услады от этой гладкотелой твердогрудой красавицы, и вдруг ба-бах! Красавица валяется навзничь с дыркой вместо глаза, пачкая пол кровью и мозгами. Так можно от испуга получить половое бессилие на всю жизнь. Мне одна знакомая девочка рассказывала про свою старшую сестру: та, чтоб повеселить жениха, в первую брачную ночь положила к себе под одеяло котенка. Спрятала его между ляжек. Дальше надо рассказывать? Бедный молодой муж, барон — кстати, с очень хорошей фамилией — уже четвертый год как переехал в Вену, чтобы ходить три раза в неделю к известному доктору Фрейду. Лечиться от тяжелой психо-половой травмы. Пока, к сожалению, безрезультатно. Но надежда есть.

Надежда, друзья мои, всегда есть, так что не отчаивайтесь!

Извозчик ждал меня точнехонько около той самой прорези в живой изгороди.

— Точнехонько четырнадцать минут, — приветствовал он меня. — Все осталось очень бесплатно. Таки только ожидание бесплатно, я имел в виду сказать.

Ох, не нравился мне его еврейский акцент, потому что настоящие евреи так не говорят. Так говорят евреи в водевилях или в еврейских анекдотах.

— Ой таки да, страшноватое место здесь у нас по ночам, — сказала я, отчасти передразнивая его акцент. — Иду себе, а тут вдруг сзади тра-ба-бах! Вы таки случайно не слышали?

— Нет, — сказал он. — А что, жестяная труба упала и по крыше покатилась?

— Ой, а я знаю? — сказала я, садясь в коляску. — Ни-дер, поехали. Нидер, в смысле Альфельд. Эспланада.

Он дернул вожжи. Коляска тронулась. Он обернулся и спросил:

— А может, чисто так, для разнообразия, Инзель, то есть Сигет? Четвертая Римская цифра, вот такая улица, а?

Это был Фишер. Как я могла сразу его не узнать?

— Годится. Вперед, — сказала я. — Но за ваши денежки.

— Ой, вы таки сомневаетесь? — сказал Фишер и хлестанул лошадь.

XXVI

Я не помню, как мы попали на Инзель.

Хотя, собственно, чего тут помнить? На Инзель можно попасть двумя способами: через проезжий мост и через пешеходный. Уже потом я подумала, что нам проще было бы бросить коляску у входа на пешеходный мост и пройти пешком. Тем более что пешеходный мост был в дальней части острова, как раз близко к нужному нам концу Четвертой Римской улицы. И хотя надо было бы в этом случае пройти ногами километра полтора — через реку и дальше по острову, — все равно это было бы в конечном счете быстрее, чем перебираться через реку на Нидер, а оттуда ехать, наверное, две версты до проезжего моста на остров.

Я даже удивилась, почему хитрый Фишер не поступил именно так. Но потом поняла: мы же ехали не на извозчике. То есть как будто на извозчике, но на козлах сидел Фишер. На Инзеле эту коляску можно было бы спрятать где-нибудь между деревьями, и никто бы на нее внимания не обратил. А бросать запряженную извозчичью коляску прямо на улице рядом с мостом — это было бы слишком.

Одним словом, мы ехали на Инзель.

У меня немножко кружилась голова. Я помню только, как сияла луна, которая вдруг появилась на небе. Ветер разогнал облака, и стало почти совсем светло. Я подумала, что бедной Анне просто не повезло. Если бы час назад светила такая же луна и под окнами дома на улице Гайдна было бы так же светло — она бы сейчас уже, конечно, мирно спала в объятиях Петера, всласть назанимавшись с ним любовью, а я бы лежала в кровати в своей комнате, слушая, как где-то далеко похрапывает отец, как его камердинер Генрих среди ночи идет в сортир и как по улице проезжает одинокий автомобиль, посылая мне в окно тонкий, но гадкий запах бензина. Автомобили ужасно воняют, поэтому я их так не люблю.

Луна, луна! Диана, царица лесов! Как ты подвела бедную Анну, но зато выручила меня. Хотя, с другой стороны, что я получила от ее смерти? Что я выгадала? Чего добилась? Ровным счетом ничего, кроме опасности быть пойманной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но об этом я просто не хотела думать. «Так зачем же я это сделала?» — мельком подумала я, запрокинув голову и глядя на луну, которая разгоралась в небе все ярче и ярче, так, что глазам больно. Зачем? А низачем. Как сказала бы госпожа Антонеску, из ложно понятого чувства собственного достоинства. Хотя мы с ней, с госпожой Антонеску, так и не смогли дойти до края, так и не сумели окончательно разобраться в том, где чувство собственного достоинства, а также чувство чести, справедливости, дружбы и даже любви и верности остается истинным, правильным — а где превращается в ложно понятое. В общем, когда папа наказывает меня — это он делает из чувства справедливости и даже, представьте себе, из родительской любви, а когда я кричу: «Неправда! Я не брала, не говорила, не делала!» — это я ору и скандалю из ложно понятого чувства справедливости. Смешно, но верно. Справедливость — это тоже власть. Вершить справедливость имеет право тот, у кого есть сила.

Тем временем мы въехали на остров.

Там было почти совсем пусто. Нам навстречу попалось только две коляски и один очень большой и роскошный автомобиль. Автомобиль был с внутренним светом.

Я мельком увидела, как позади шофера на бежевой кожаной подушке сидит какой-то очень мрачный, но довольно молодой господин.

Я думала, что мы сейчас пойдем к маме. Вернее сказать, я задавала себе вопрос: что мы сейчас будем делать? Заявляться к ней в такую поздноту было невозможно. Во всяком случае, я была уверена, что Фишер мне это не предложит. Да я бы и сама не пошла. Но у Фишера были другие планы. Мы проехали чуть дальше дома, в котором жила мама, и оказалось, что там есть еще один дом, такой же высокий, но сделанный гораздо более просто и скромно (это было даже ночью видно), без колонн и лепных украшений. Просто сложенный