Эллинистически-римская эстетика I – II вв. н.э. - Алексей Федорович Лосев

каждом отдельном виде добродетели (virtus). Ведь подобно тому, как красота тела волнует взор гармоническим сочетанием членов и доставляет наслаждение именно тем, что все части с какой-то [неизъяснимой] прелестью согласуются между собой, так и это понятие «подобающего», которое проявляется в жизни, вызывает одобрение тех, с кем приходится нам жить, упорядоченностью, последовательностью, сдержанностью во всех словах и всех поступках. А если так, то и каждый знатный, и все остальные должны проявлять какое-то уважение к людям. Потому, что пренебрегать самолюбием человека могут только люди высокомерные, мало того – вообще не желающие считаться ни с чем. Ибо в сознании людей существует различие между понятиями справедливости и уважения (verecundia). Справедливость состоит в том, чтобы не совершать насилия над людьми, уважение (verecundia) – чтобы не оскорблять их; именно в этом прежде всего проявляется сущность понятия «подобать». После всего сказанного, я полагаю, становится понятным, что представляет собой то, что мы называем «подобающим».

Вытекающая же из него обязанность (officium) требует прежде всего сохранять согласие с природой: если мы будем следовать ее указаниям, мы никогда не собьемся с пути, ибо природа умна и прозорлива, отвечает потребностям человеческого сообщества, могуча и сильна 12. Но главная сила того, что мы называем «подобающим», раскрывается в том, о чем мы ведем сейчас речь: ибо не только ладные и естественные движения тела заслуживают одобрения, но в значительно большей мере – движения души, точно так же согласующиеся с природой. Ведь природная сущность человеческой души имеет две стороны: одна часть – это стремление (appetitus), по-гречески – hormē, которое влечет человека к какой-то цели, а вторая – разум, который учит и объясняет нам, что мы должны делать, а чего – избегать. Таким образом, разум господствует, стремление подчиняется. Всякое же действие должно быть свободным от безрассудства и небрежности, и не следует ничего делать, что не имеет достаточно убедительного основания; так обстоит дело с этой обязанностью.

29, 102. Нужно сделать так, чтобы стремления подчинялись разуму, не опережали бы его или по лености и недобросовестности не оставляли бы его вовсе, сохраняли бы спокойствие и были свободны от всякого душевного волнения; отсюда появится и твердость, и умеренность во всем. Ибо те стремления (appetitus), которые заходят слишком далеко и как бы забывшись, подчиняясь страсти или страху, уже не сдерживаются разумом, без сомнения, переходят границу и меру. Ибо они отбрасывают всякое послушание, не повинуются уже разуму, которому они подчинены по закону природы, и потрясают не только душу, но и тело. Достаточно взглянуть на лица людей, охваченных гневом, или какой-нибудь страстью, или страхом, или огромным наслаждением, – меняются все выражения и черты лица, голос, движения и весь облик. Отсюда становится ясным (чтобы вернуться к идее обязанности (officii)), что все вожделения (appetitus) следует сдерживать и обуздывать и очень тщательно следить за тем, чтобы не совершать каких-либо безрассудных, случайных, необдуманных и небрежных действий. Ведь от природы мы, по-видимому, рождены не для игры и шуток, но скорее для серьезных вещей, для дел важных и величественных. Конечно, мы имеем право и на игру и на шутку 13, но они нужны нам как сон или другой отдых, которому мы предаемся лишь тогда, когда завершим важные и серьезные дела. И сами шутки по своему характеру не должны быть распущенными и несдержанными, но благородными и остроумными. Ведь как детям мы разрешаем не всякие игры, а только такие, которые несут в себе какое-то нравственное начало, так и в самой шутке должен так или иначе светиться благородный характер человека. Ведь шутки вообще могут быть двоякого рода: одни – недостойные свободного человека, наглые, злые, непристойные, другие – изящные, тонкие, умные, острые 14; такого рода шутки в изобилии встречаются не только у нашего Плавта 15 и в древней аттической комедии 16, но и в книгах философов Сократовой школы 17, и во множестве остроумных изречений многих людей, таких, например, которые собраны стариком Катоном 18 и получили название апофтегм (apophthegmata). Поэтому шутку благородную легко отличить от шутки недостойной. Первая всегда уместна, всегда беззлобна, достойна даже самого старого человека, вторая – вообще недостойна человека, всегда касается чего-то отвратительного, всегда непристойна в выражении. Нужна и какая-то мера в шутке, чтобы не впасть в чрезмерную распущенность и, предавшись наслаждениям, не совершить какого-нибудь отвратительного поступка. А примерами достойного развлечения являются и Марсово поле 19, и занятия охотой.

30, 105. Но, говоря обо всей этой проблеме обязанности (officium), следует постоянно помнить, насколько человек по своей природе превосходит скот и прочих тварей; они не знают ничего, кроме удовольствия и всем существом своим стремятся к нему, а человеческий ум питается познанием и мышлением, всегда что-то исследует или что-то творит, подчиняясь радости видеть и слышать. Более того, если даже кто-то немного и склонен к наслаждениям, но все же не вполне скотина (ведь иные только по названию люди), нет, если этот [склонный к наслаждению] более или менее человекообразен, то как бы ни захватывало его стремление к наслаждению, он из чувства стыдливости и приличия скрывает и маскирует свою склонность к удовольствию. Все это делает понятным, что телесные наслаждения не вполне достойны высокого положения человека и что их следует презирать и отвергать, а если все же кто-то и станет отдавать дань удовольствию, в этом следует тщательно соблюдать меру. Поэтому заботу о пище и уходе за телом нужно отнести к области здоровья и поддержания сил, а не к области наслаждения. А если мы захотим поразмыслить, в чем же состоит превосходство и достоинство человеческой природы, мы поймем, сколь отвратительны безудержная роскошь, изощренный, изнеженный образ жизни и, наоборот, сколь нравственна бережливая, скромная, строгая, чистая жизнь.

Нужно также понять, что природа заставила нас играть как бы две роли, из которых одна принадлежит всем нам, потому что все мы причастны разуму и тому превосходству, которое поднимает нас над животными и откуда берет начало всякая добродетель (honestum) и нравственная красота (decorum) и которое указывает путь обязанностям, другая же роль достается собственно каждому из нас в отдельности. Ведь точно так же, как совершенно несходны физические силы людей: одни могут быстро бегать, другие – сильны в борьбе, и точно так же различен внешний их облик – одним присуще достоинство (dignitas), другим – прелесть (venustas), так и духовный их мир отличается еще большим разнообразием…

31, 110. Каждый