Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Я считаю своим авторским долгом размышлять об этих вещах; это минимум ремесленной тщательности, которую можно от автора требовать. Единственным возражением, на которое стоило бы возразить, может быть следующее: не достоин ли язык особого почтения, позволительно ли приближаться к нему с такими техниками? Не слишком ли они приспособлены для того, чтобы разрушать то бессознательное, что живет в нем?

На это можно ответить так: достоин почитания не сам язык, а то, что в нем невыразимо. Почитают не церкви, а то невидимое, что живет в них. К нему, никогда его не достигая, автор приближается при помощи слов. Его цель лежит за пределами языка и никогда не охватывается им. Словами автор подводит к безмолвному. Слова — его инструмент, и уж он, наверно, содержит его в порядке, не переставая работает им. Он не позволит себе пропустить ни одного слога, которым недоволен, но никогда не допустит и мысли, что обладает мастерством. Он должен всегда быть собой недоволен. И примириться с тем, что именно так он скорее обретет признание.

Кирххорст, 15 декабря 1944

Утром и вечером налеты угрожающего характера; бомбы падали недалеко от нас.

После полудня визит Крамера фон Лауэ, он был во второй раз тяжело ранен в Италии и пришел на костылях. Разговор о покушении и, в частности, о здоровье Кньеболо, которое сильно пошатнулось. Чувство досады, что он не распознал врага, не учуял, превзошла все остальные его домыслы; это совпадает с подробностями, которые рассказал мне в Ставрополе Клайст, и является причиной, по которой я всегда избегал встречи. Для ликвидации своих противников он распорядился об использовании нового орудия, некоего подобия гарроты. Словом, хижина живодера.

Среди почты письмо от Эрнстеля, он ждет своего первого сражения. Далее «Иллюзии техники» Фридриха Георга, которым он дал новое название — «Совершенство техники». Он послал мне один из немногих авторских экземпляров, выданных ему до пожара во Фрейбурге.

«Проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей» (Быт., 3, 17). Это место соответствует изречению Гесиода, что боги сделали пищу людей горькой и что прежде труд одного дня обеспечивал целый год.

Истинное изобилие, райская полнота лежат вне времени. Там — ландшафт великих непосредственных произрастаний, как их рисует миф, а Книга Бытия — делает зримыми. Там нет и смерти. В любовных объятиях нам удалось удержать искорку великого света сотворенного мира — и мы летим, как выстрел из арбалета, за пределы времени. В мифе этой первобытной силе положен предел победой Кроноса. Кронос, изувечив прародителя богов своим алмазным серпом, делает его неспособным для дальнейших зачатий. Роль Геи родственна той, что играет змея.

Затем Бытие, 3, 24. Изгнание человека из рая совершается не столько ради наказания, сколько для того, чтобы помешать ему добраться до древа жизни и обрести жизнь вечную. Поэтому перед подступами к древу поставлены херувимы с оголенными разящими мечами.

Что это означает? Человек, находясь в состоянии греха и будучи в то же время бессмертным, стал бы демоном, обладающим непомерной властью. Если в связи с этим он захочет прорваться к древу жизни, его поразит клинок ангела смерти, а поскольку он принадлежит земле, то кара настигает его перед вратами. Однако в своем втором качестве, как дыхание Божие, он прорывается назад, к вечности.

Кирххорст, 16 декабря 1944

После полудня в Ганновере, который горит со вчерашнего утра. Улицы в руинах и осколках, а также завалены разгромленными машинами и трамваями. Не было проходу от людей, суетливо снующих, как будто рухнула Китайская стена. Прошла женщина; прозрачные слезы струились по ее лицу, как дождь. Шли мимо люди, тащившие на своих плечах обсыпанные известкой превосходные старинные предметы мебели. Элегантный господин с седыми висками толкал перед собой тележку, на которой стоял шкафчик в стиле рококо.

Потом зашел к родителям Перпетуи на площадь Стефана. Их окна и двери снова были превращены в обломки, поскольку целый сноп бомб опустошил все в округе. Если находиться в веере атаки, то слышно, как с ужасающей силой нарастает мощный гул, перед самыми взрывами переходя в свистящие шумы. Мнение, что звук бомбы, нацеленной на то место, где стоишь, уже не воспринимается, не соответствует, стало быть, действительности. Строительная пыль заполнила пространство, в котором обитатели домов, лежа на земле, ждали своего конца. Я спустился в убежище: коридор с голыми побеленными стенами, где, как в зале ожидания, стояли семь стульев, — так выглядят современные камеры пыток.

Возвращался по темнеющим улицам, повторяя часть своего школьного маршрута 1906 года, — но не как тогда, мимо освещенных богатых витрин, а мимо развалин, своей мрачностью напоминающих Пиранези.{209} Из подвалов красным жаром высверкивал зимний уголь. Людской поток все еще кишел. Временами кто-нибудь проходил мимо дома, в комнатах которого на стенах и потолках полыхал огонь, но это никого не беспокоило.

Кирххорст, 18 декабря 1944

В подземном магазине. Помещения встроены глубоко в скалу, под ней — мясной прилавок, вырубленный в красной, с белыми вкраплениями мраморной жиле. Он отличался удивительной чистотой; отходы смывались ручейком, который, кристаллически пенясь, вытекал из отверстий.

После полудня снова в Ганновере, из его руин все еще поднимались облака дыма. Я смотрел, как мужчины и женщины разгребали мусор и вытаскивали из него разные предметы. По краям тротуаров стояла мебель, на которую капал дождь. Казалось странным и трогательным, что улицы были тщательно и чисто выметены. Живучая склонность к порядку, о коей можно судить по-разному. Она вызывала во мне не меньше отвращения, чем почтительности.

В бомбы вложены часовые механизмы, вызывающие взрыв через несколько часов или, если в них механизм замедленного действия, только через несколько суток. Est modus in rebus[307] — в рамках мира бомб это воплощает комический элемент. Комическое имеет обыкновение усиливаться; так, часовые механизмы при прошлогоднем налете на Берлин были установлены на канун Рождества, на час раздачи сюрпризов.

В мастерской у Греты Юргенс. Сегодня навещают знакомых не для того, чтобы узнать, как у них дела, а чтобы посмотреть, живы ли они еще.

Кирххорст, 19 декабря 1944

Читал дальше Бытие. Ламех, похваляющийся перед своими женами Адой и Циллой, что он убил мужа «в язву свою и отрока в рану свою» и что за него отмстится не так, как за Каина, всемеро, а в семьдесят раз всемеро. У Гердера есть гениальная мысль — связать этот триумфальный гимн человечества с изобретением меча, речь о котором идет чуть раньше. Ламех — отец Тувалкаина, первого ковача всех орудий из меди и железа. Поэтому он обладает неограниченной властью.

Ламех — один из титанов, сверхчеловек каинитской культуры, в значительной степени находящейся еще под властью первобытного плодородия и исполненной темного блеска. Ее твердыни нуждаются в человеческих жертвах; в коррупции (б, 2) эта культура достигает своего предела.

Каинитская культура — допотопный образ всякой чистой культуры, основанной на власти. В этом смысле такие города, как Содом, Гоморра, Вавилон, Дагомея, — ее поздние насаждения. Каинитскими на этой земле являются большие братоубийственные арены, как, например, мексиканские теокали, римский цирк, застенки технической цивилизации. Каинитскими являются: красные знамена, все равно, какая у них символика, союзы Кньеболо «Мертвая голова», военный корабль, бравирующий именем Марата, одного из величайших палачей человечества.

Каинитские женщины всегда изображаются необыкновенно красивыми. «Dans l’état de chute, la beauté est un monstre»[308] (Леон Блуа).

Кирххорст, 21 декабря 1944

Сновиденья — привиденья. Из бесконечности.

Кирххорст, 23 декабря 1944

Продолжаю Бытие. Одновременно читаю «Комментарий к Бытию» Делича (1860) и «Маймонид. Критика иудейского вероучения» Гольдберга. Гольдберг затрагивает темы, давно занимающие меня, — например, как иудаизм связан с XX веком. Самоубийство Вейнингера в этих рамках подобно гибели полководца на передовой. Иудей вечен; это означает, что у него есть ответ на все столетия. Я начинаю отступать от своего воззрения, что XX век был для евреев в высшей степени неблагоприятным, и думаю, что вторая его половина чревата в этом смысле сюрпризами. Именно на это указывают чудовищные жертвы.

Общие для всех людей черты по мере чтения Библии быстро становятся более национальными, отличаются друг от друга. Адам — отец человеческого рода, Авраам — отец семитских народов, Исаак — отец иудеев и едомитян, Иаков — отец Израиля.