Драконья гавань - Робин Хобб

— Какой он живой! — с изумлением проговорила Сильве.

Значит, разница ему не померещилась.

— Даже запах другой, — подтвердила Тимара. — Прямо, ну… зеленый. Мы с Элис вчера прошлись немного вверх по реке и обе обратили внимание. Вода не едкая и ничуть не белая. И живности куда больше. Вчера я видела плавающих лягушек. Прямо в воде.

— Лягушки обычно и плавают в воде, — заметил Седрик.

— Может, рядом с Удачным и плавают. Но в Дождевых чащобах лягушки живут на деревьях. Не в реке.

Седрик ненадолго задумался. Всякий раз, когда ему казалось, что он осознал, насколько изменилась его жизнь, его настигало очередное открытие. Он молча кивнул.

Этот приток совершенно не походил на главное русло. Река вилась сквозь лес, и деревья склонялись над водой в поисках солнечного света, заслоняя предстоящий им путь. Некоторое время они шли за баркасом и драконами, но затем река плавно изогнулась, и они потеряли из виду всех, кроме пары других лодок. Сейчас они оказались последними. Если они вдруг перевернутся или натолкнутся на стаю галлаторов на берегу… на миг все нутро Седрика сжалось от страха. Но затем ему в голову пришла непривычная мысль.

Если с ним что-то случится, Карсон отправится его искать.

Карсон.

Улыбка осветила лицо Седрика. Это было правдой, и он твердо это знал. Карсон обязательно за ним придет.

Седрик до сих пор пытался вписать этого человека в свое представление о мире. Он никогда прежде не встречал таких людей, как Карсон, не знал никого, кто умел бы усмирять свою силу до такой нежности. Охотник не был образован или утончен. Он не разбирался в винах, никогда не выезжал за пределы Дождевых чащоб, за всю жизнь прочитал от силы дюжину книг. Все то, на чем основывалось самоуважение Седрика, напрочь отсутствовало в жизни Карсона. Но, не имея вкуса к подобным вещам, как же Карсон мог понять, кто такой Седрик и каков он? Чем он так приглянулся охотнику? Это до сих пор озадачивало его.

Жизнь Карсона определялась миром лесов и воды. Он знал о животных все и говорил о них с большой любовью и уважением. Но и убивал их. Седрик видел, как Карсон разделывает дичь, как он мощным ударом отсекает от туши конечности, а затем выламывает руками кость из сустава.

— Когда знаешь, как устроено животное, гораздо проще разъять его на части, — пояснил тогда Карсон, завершив свою кровавую работу.

Седрик смотрел на его руки, на кровь на запястьях, на кусочки плоти, забившиеся под ногти, и представлял, как эти могучие ладони гладят его тело. От фантазий по спине пробегала дрожь, сладкий ужас предвкушения. Но Карсон всегда был нежен, едва ли не робок с Седриком, и тот уже несколько раз ловил себя на том, что сам берет на себя инициативу. Ощущение, что он управляет происходящим, пьянило и в чем-то освобождало. Он всматривался в глаза и губы Карсона в полумраке тесной каюты и не находил на лице охотника страха, не видел негодования из-за того, что на этот раз ведет Седрик. Порой он сравнивал это с тем, как воспринял бы такую попытку Гест.

— Не смей говорить мне, чего тебе хочется, — пренебрежительно запретил ему однажды Гест. — Я сам скажу, что ты получишь.

Седрик уже гораздо реже его вспоминал. В последние дни, когда он сравнивал прежнего любовника и нового, Гест казался ему тающим призраком. Мысли о нем порождали сожаление, но иного рода, чем прежде. Теперь Седрик жалел не о том, что потерял Геста, а о том, что вообще когда-то его повстречал.

Девушки на веслах нашли единый ритм, и теперь лодка двигалась довольно быстро, но разрыв между ними и драконами с баркасом все не сокращался. Когда они проплывали под низко нависшим над водой деревом, всех троих напугала стая рыжих попугаев. Птицы с возмущенными криками снялись с ветвей, сбились в стаю и дружно перелетели повыше. Люди в лодке вздрогнули, а затем рассмеялись. Смех нарушил натянутое молчание, которого Седрик до сих пор не осознавал. Он вдруг понял, что не хочет сидеть в одиночестве, погруженный в собственные мысли.

— Я тоже с радостью возьмусь грести, — предложил он.

— Я не устала, — откликнулась Сильве, обернувшись, чтобы улыбнуться ему.

Глаза девочки блеснули в солнечном свете, и Седрику померещилось в них бледное голубое свечение. Когда она отвернулась, он невольно отметил, что солнечный свет играет и на ее голове, покрытой розовыми чешуйками. У Сильве осталось гораздо меньше волос, чем в начале пути. Поношенная рубашка разошлась у плеча по шву, и при каждом взмахе ее весла в прорехе сверкала плотная чешуя.

— Может, я поймаю тебя на слове, через некоторое время, — призналась Тимара.

Это удивило Седрика. Ему казалось, что из двух девушек она выносливее.

— У тебя до сих пор болит спина? — уточнила Сильве через плечо, не отрывая взгляда от реки. — Там же, где ты поранила ее в воде?

— Да, — чуть помолчав, неохотно призналась Тимара. — Она так до конца и не зажила. А после того, как меня накрыло той волной, стало еще хуже.

Лодка неслась вперед. Они проходили мимо заводей, где на поверхности воды плавали огромные плоские листья и оранжевые цветки. Седрик чувствовал сладкий, сильный запах с привкусом гнильцы.

— Ты когда-нибудь спрашивала об этом свою драконицу? — уточнила Сильве, чуть замешкавшись, но вполне решительно.

— О чем? — откликнулась Тимара с неменьшим напором.

— О своей спине. И о том, что чешуи на теле становится все больше и больше.

Молчание каменной глыбой обрушилось на лодку, заполнив ее до бортов. Седрику казалось, что от навалившейся тяжести он не в силах даже дышать.

— Не думаю, что рана на моей спине имеет отношение к чешуе, — ответила Тимара, но в ее словах отчетливо прозвучала фальшь.

Сильве сосредоточенно гребла. Она не обернулась, чтобы взглянуть на подругу.

— Ты забываешь, — произнесла она, как будто обращаясь к реке. — Я же видела ее. И теперь знаю, что это.

— Потому что ты изменяешься точно так же, — едва ли не хлестнула ее этими словами Тимара.

Седрик между ними чувствовал себя так, будто его загнали в угол. И зачем только Сильве завела этот разговор, такой личный для хранителей, когда он сидит рядом?

А в следующий миг его внутренности скрутил страх.

Она обращалась не к Тимаре. К нему. Он вскинул руку к шее и закрыл ладонью полоску чешуи вдоль позвоночника. Карсон уверял его, что она пока что едва заметна. Что она еще даже не окрасилась, в отличие от розового цвета у Сильве или серебристого блеска у самого Карсона. Седрик не проронил ни слова.

— Я меняюсь, — признала Сильве. — Но мне предоставили выбор, и я согласилась. И я доверяю Меркору.